В один из таких морозных декабрьских дней Павел Петрович стоял утром у окна и задумчиво смотрел на Неву. В морозной дымке расплывались сиреневые контуры Петропавловской крепости, домов на Васильевской стрелке, мачты торговых кораблей за ней. Громкий голос Ростопчина гулко отражался под высокими, расписанными античными орнаментами сводами рабочего кабинета императора в Зимнем дворце. Царь осмотрелся вокруг. Скоро, ох как скоро переедет он из этих ненавистных стен, где всё пропахло паскудными юбками его матери Екатерины Великой, в свой дворец, Михайловский замок, где будет жить-поживать комфортно, в абсолютной безопасности, наконец-то в полном смысле этих слов как у себя дома и начнёт всё с чистого листа: посадит в крепость неблагодарных и коварных старших сыновей, отошлёт в ссылку надоевшую жену, чтобы не вертелась под ногами, пригласит из Германии её племянника тринадцатилетнего принца Евгения Вюртембергского, поженит его на любимой дочке Катеньке и сделает их наследниками. А во внешней политике подпишет не просто мир, а союзный договор с Наполеоном, молодым, честолюбивым первым французским консулом, и прижмёт хвост наглой Англии, привыкшей загребать жар чужими руками. Павел Петрович оторвался от мыслей и приказал Ростопчину:
— Читай сначала.
Граф покорно перевернул листки исписанной красивым писарским почерком рукописи и вновь начал читать первое личное послание российского императора Наполеону.
— Господин первый консул, — выразительно декламировал по-французски Фёдор Васильевич, выкатив от удовольствия большие голубые глаза. — Те, кому Бог вручил власть управлять народами, должны думать и заботиться об их благе…
Император слушал и постукивал пальцами по холодному стеклу, снизу и по краям покрывшемуся ледяными узорами. Особенно ему понравилась фраза: «Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».
«Да, вот так, решительно и ясно я отвечу на английские и австрийские происки! Так же нужно действовать и внутри империи»! — думал Павел Петрович, даже не подозревая, что этим самым подписывает себе смертный приговор.
А в то время как в Зимнем дворце обсуждали первое письмо царя французскому консулу, в Париже происходили знаменательные события, теснейшим образом связанные со всем, что происходило в России и что ещё будет происходить в ближайшие пятнадцать лет и отразится на судьбе всей страны, в том числе и Николая Муравьёва, уже выбравшего в мечтах стезю военного человека, отстаивающего достоинство и честь Родины. А повоевать ему пришлось много. Именно в эти годы, когда он только начинал жить, завязывались все те узлы мировой политики, развязывать, а порой разрубать которые предстояло и Николаю Муравьёву как военному и как дипломату в Европе и на просторах вожделенной в то время для всех великих европейских держав Азии.
