— Ох, тяжело у меня на душе, ох, неспокойно! Александровна, не убивай меня, дождись, пожалуйста! Мы еще с тобой с чердака на шествие единорогов посмотрим! Обещай дождаться!
— Вызови полицию!
— Жалко девку: у нее проблемы с головой, а в психушку попадет — совсем свихнется.
— А меня не жалко?
— И тебя жалко, и себя жалко, однако придется отступить перед обстоятельствами. Мы сейчас уйдем, а ты дождись меня, не бросай! Мне тебе многое рассказать нужно. Обещаешь?
— Нет, — честно ответила я. — Меня не устраивает роль спасателя и жилетки.
— Злая ты, злая! Эх, почему вы, бабы, так друг друга не любите?! — донеслось уже снизу, и гулко хлопнула дверь.
— Потому что, являясь круглыми дурами, боремся за обладание недостойными, — сказала я, но было очевидно, что меня никто не слышал.
Было немножко грустно. А собственно, почему он недостойный? Он же не рассчитывал на эту Валентину, и ясно, что они не любовники, хотя формы этой необычной девушки вызывают у Василия восхищение, которого он не скрывает. Так, наверное, его и фигура Венеры Милосской сводит с ума: он же художник, не может не откликнуться на красоту... Ты для меня кто-то, сказал он. Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Нет, положительно я его дождусь и спрошу: кто же я? А еще он назвал меня вдохновительницей, хрустальной монадой — тоже очень красиво...
Я подогрела чайник, пошла в комнату с картинами и долго ходила по кругу от одной к другой. Красиво, очень красиво! Прозрачный апрельский день медленно уходил, небо лиловело и розовело, и в этом освещении картины казались трехмерными, а звери и ангелы — живыми. Потом я заметила маленькую приставную лесенку на чердак и вскарабкалась по ней.
В круглое окошко открывался роскошный вид на Фонтанку и крохотных зеленых сфинксов в золотых кокошниках. Справа, у самого окна на гвоздике, я обнаружила большой артиллерийский бинокль советских времен. Неужели? Не может быть! Я поколебалась, взяла бинокль и навела резкость. Минуты две ничего не происходило, только поцарапанные лица сфинксов мелькали в зрительном поле. Качество оптики было отменным! Виден каждый штрих. Я перевела бинокль на воду, и вот, когда солнце уже готовилось упасть вниз, из воды вынырнула голубая лошадиная голова с зеленой гривой и длинный, закрученный спиралью чешуйчатый хвост.
— Гиппокамп!
Зверь словно услышал меня, повернул голову и внимательно посмотрел: в объектив попал бешеный лиловый глаз и белок, пронизанный красными прожилками. Он яростно плеснул хвостом, и изображение размыли сотни капель.
