Геннадий поднял голову: бледное узкое лицо с темными глазами.
— Ничего страшного. Пока напишет — половину запомнит, а больше и не надо, все равно забудется.
— Она обманывает вас, — неожиданно сообщила Полина, — вы ей нужны, чтоб курсовые делать, неужели вы этого не понимаете?
Он осторожно положил стопку шпаргалок на письменный стол, подправил аккуратно.
— Я хочу…
— Это не ваше дело, — весело перебил Геннадий, — совсем не ваше. И не я ей нужен, а она мне.
Он улыбался, и улыбка и веселый тон были самым странным.
— Ну что ж, значит, вы заслуживаете то, что имеете, — только и нашлась Полина.
— Какая же ты дрянь! — кричала Надька вечером, когда Полина, сочтя унизительным для себя скрывать, передала ей разговор.
— Какая злая дрянь! Ну какое тебе дело?! Мама, какое ей дело?
И мать, обняв ее, увела на кухню. Там они шушукались полночи, пили чай и замолкали, когда слышали ее шаги в коридоре.
Утром мать, отводя глаза, сказала, что, наверное, лучше будет для всех, если разъедутся. Они вернутся в Чертаново; когда понадобится постирать, помочь по хозяйству, она тотчас приедет с радостью.
Полина сказала:
— Мне нужна мать, а не домработница. Домработницу я могу нанять, а потерять близкого человека, единственно близкого…
— Я знаю, знаю, — торопливо перебила мать дрогнувшим голосом, — ты стольким пожертвовала ради нас…
— Я не об этом.
— Но что же делать. Вы такие разные.
— Пусть живет как хочет. Я больше не буду вмешиваться, бог с ней.
Они остались. Теперь между сестрами установились новые отношения. Словно соблюдая договор, они при матери были подчеркнуто доброжелательны, но, как только оставались одни, расходились по комнатам, как люди чужие и неинтересные друг другу.
Но Полину мучили эти отношения. Ей было жаль Надьку, пыхтящую над трудными заданиями, когда Полине ничего не стоило помочь, подсказать ход решения. Были и другие причины: Полине теперь необходима была советчица, и даже не советчица, а слушательница благодарная.
Как-то не выдержала, зашла к Надьке, стала за спиной, сказала небрежно:
— Ну что ты над ерундой такой бьешься! Это же элементарный определитель Вронского. Давай покажу.
— Уйди, — не обернувшись, не подняв от тетради головы, сказала Надька.
Была сейчас жалкой, измученной. Старенький ситцевый халатик обтягивал тощую спину, на шее, под поднятыми, небрежно сколотыми волосами, выпирала круглая косточка позвоночника.
— Перестань, — Полина обняла за плечи, — ну чего ты ершишься.
— Уйди! — повторила Надька и задрожала как от холода. — Уйди, прошу тебя.
