Степан взялся за край кумачовой полоски, чуть встряхнул, проверяя, не осыпается ли краска, и приказал Саньке:
- Давай гвозди!
Санька покорно поплелся за гвоздями и молотком, принес их Степану, поднял один конец лозунга. Степан взялся за другой, приложил к стене, крикнул Глаше:
- Глаха, посмотри!.. Прямо?
Глаша прищурилась и скомандовала:
- Повыше!.. Пониже!.. Все. Прибивайте!
- Раскомандовались... - фыркнул Федор.
- Чего, чего? - переспросила Глаша.
- Проехало... - пробурчал Федор.
- Я ведь сейчас слезу, - сказала сверху Глаша.
- И чего будет? - поинтересовался Федор.
- Вот по спине и проедусь! - пообещала Глаша.
- На тебя похоже! - отошел подальше Федор, посмотрел оттуда на плакат, долго шевелил губами, потом повторил вслух: - "Трепещите, тираны!!" - Подумал и мрачно спросил: - Про тебя сочинили?
- Не про тебя же! - отозвался Степан.
- Ясное дело, не про меня, - согласился Федор. - Кто здесь тиран? Ты!
Степан от удивления раскрыл рот и забыл его закрыть. Хотел, видно, что-то ответить, но не нашел подходящих слов. Санька поглядел на него и прыснул. Потом засмеялась Настя. Дольше всех крепилась Глаша, но лицо у Степана было такое, что она не выдержала, рассмеялась, выронила палку, пуфик грохнулся на пол, Глаша села на стол и сказала:
- Как он тебя? А, Степа?!.
Степан выждал, когда они отсмеются, поиграл скулами и жестко сказал:
- Такие смехи контрой пахнут.
- Да ты что, Степан? - нахмурилась Настя. - Шуток не понимаешь?
- Мерин ржет, кобылка рада! - загадочно ответил Степан, поглядел на насупившегося Федора и добавил: - Темный, темный, а глянешь на просвет, белый! Чека по нему плачет!
- Загнул! - испуганно присвистнул Санька.
- Не в данный текущий момент, - снисходительно объяснил Степан. - Но загремит как миленький!
- Самому бы тебе не загреметь... - не очень уверенно отбивался Федор.
- Я - член Союза рабочей молодежи! - рубил наотмашь Степан. - А ты деклассированный элемент!
- Ты в Союзе своем без работы сидишь, а я без него на бирже околачиваюсь, - нашелся Федор. - Вот и выходит: оба мы элементы!
Степан презрительно прищурился, но промолчал: крыть было нечем.
- Такие, браток, дела... - неожиданно тоскливо сказал Федор и отошел к окну.
Одинокие деревца на улицах забраны решетками, будто провинились в чем-то. Вокруг булыжник и брусчатка мостовых. И ни одной полосочки обыкновенной землицы, с лопухами, с желтыми одуванчиками, с мохнатым шмелем над клеверным цветом.
