Какой-то мужчина в полусгоревшем пальто пристально смотрел на Этель. Он наблюдал за ней несколько минут. Это был один из выживших, тот, кто походил на Распутина. Влад-стервятник — а это был он — выглядел невозмутимым и как ни в чем не бывало отхлебывал из фляжки.
Ванго увидел, как мужчина подошел ближе и отшвырнул фляжку. Она отлетела так далеко, что упала почти рядом с юношей. Этель, словно окаменев, стояла на коленях перед обожженным до неузнаваемости телом.
— Ванго…
Ванго подобрал фляжку. Он узнал медведя, выгравированного на горлышке. Они снова были здесь. Он подумал, что только его смерть положит этому конец. Только тогда люди перестанут погибать из-за него.
К Этель подошли спасатели. Они что-то тихо говорили. Но она как будто их не замечала и по-прежнему сжимала в пальцах голубой платок. Они взяли ее за руки. Она стала отбиваться, но их было четверо. Она закричала.
Другие спасатели положили на носилки тела Зефиро и Шифта. Уже были подсчитаны жертвы: двадцать четыре погибших и двенадцать пропавших без вести. Шестьдесят два человека спаслись, и это казалось настоящим чудом.
Сквозь дымовую завесу Ванго неотрывно смотрел на Этель, которая безостановочно повторяла его имя.
Влад-стервятник преспокойно направился в город. Он должен был сообщить в Москву, что все кончено.
Ванго пошел прямо, в безлюдную пустошь.
Какой-то человек остановил санитаров, несущих Зефиро.
— Я ищу брата, — сказал он и, приподняв край простыни, открыл лицо падре.
— Это ваш брат?
— Да.
— Сочувствую вам. Скажите его имя. Нам нужно опознать погибших.
— Его звали отец Зефиро.
Впервые Виктор Волк произнес это имя с удовольствием.
Над обломками последнего в истории пассажирского цеппелина летали грифы. Ванго медленно брел по лугу. В небе то и дело вспыхивали зигзаги молний.
Ванго сорвал с себя рубашку. Он оставлял позади все, даже любовь.
Он не знал, что в конце прошлого века его отец пережил то же самое — свое новое рождение.
Мадемуазель рассказывала об этом в письме, которое ждало Ванго у доктора Базилио. Однажды утром его отец тоже отказался от своего прошлого, оставив в нем всех, кто его любил. И там, где его никто не знал, он начал все сначала. Как и отец, Ванго испытывал голод и страх, которые, может быть, чувствуют все новорожденные.
