В Бога он не верил. Говорил, что терпеть не может говорить и думать о том, чего не видит. Однако, мудрость и красоту Библии ценил высоко. Считал ее своей настольной книгой.
Он был любезен, но, увидев человека более приятного, тотчас поворачивался к тебе спиной.
Встреча с ним мне многое дала, была для меня большой удачей.
Мне жаль, что Аркадий умер. Он был умный, острый и совсем необычный.
Таким я его видел.
О ГЛЕБЕ, ФЕЛИКСЕ И СОВСЕМ НЕМНОГО О РЕБЯТАХ
Я этих историй знаю полно, но только о первых годах лагерной жизни рассказывать больше не стану. Хватит. Сам вижу, конца этому не будет. Ну, что прибавится, если напишу, как конвой избивал нас в этапе, как молотком позвонок мой достали и руку сломали у самой кисти. Или о том, как на нашем лагпункте отравили несколько сот человек и что с тех пор руки мои ходуном ходят и вкус обморока на моем языке.
Я расскажу о периоде более интересном. Для меня он начался в 1949 году. Это когда нас отделили от блатной братии и согнали в Озерлаг. Там совсем другая жизнь началась. Правда, режим строгий, номера повесили. Но зато люди какие! Со всего света. Французы, испанцы, японцы — все были. Даже матроса из Израиля привезли. О стране такой мы тогда не слыхали и потому табуном ходили смотреть на чудо такое.
Так пару месяцев прошло, а потом слухи поползли по зоне — один другого тревожнее.
Голод, страх. Вот потому и потянулись литовцы к литовцам, украинцы к украинцам, безумцы к безумцам, подонки к подонкам, корейцы к корейцам…
У нас тоже группа была. Все молодые и совсем разные. Был испанец, еврей, западный украинец, русский из Маньчжурии, потом из Башкирии Пашка Первушин и Колька Купцов — из Харькова. Нас собрали из разных лагерей. Мы к тому времени уж лет по пять отсидели с уголовниками.
Всех нас можно упрекнуть в беспринципности, но в той жизни были другие законы. Там все другим было. Там и другом становился не тот, кто исповедывал схожие взгляды, а тот — кто потеснился на нарах, с кем докурил окурок, кто нашел в себе силу не отщипывать от твоей пайки, когда тебя не было рядом с ней. Высшим достоинством в наших глазах была способность человека противостоять голоду, насилию. Другого критерия мы не имели. Национальность, идеология в счет не шли. Да и не было у нас тогда идеологии, мировоззрения. А то, что нам досталось от родителей и школы, оказалось полностью непригодным.
Так вот мы шли. Вместе легче было. Мы были просто — товарищами.
Потом приехал на лагпункт Глеб Слученков, а чуть позже и Феликс Карелин. На этом кончилась наша идиллия. Но я по порядку. Сперва о Глебе.
