— Слушай! На кра-ул!
И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг.
— На кра-ул!
Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов — по нитке.
С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу уже сходили люди. Быстро. Только Сталина успел разглядеть Никита. Толпа у вагона все нарастает… И откуда набежали?.. Ведь только что было свободно, а сейчас — сплошная стена.
Марину оттиснули в этой набежавшей толпе… Но она увидела все- таки и сразу узнала, хотя… ни портрета, ни рассказа, какой он… ни разу не слышала… Он, наверно! Лоб высокий, широкие скулы… лучики тонких морщинок у быстрых, пристальных глаз… На секунду только — мелькнуло перед глазами… Запомнилось…
А и запоминать же не надо! Здесь! С нами… Теперь — все время, все дни, навсегда…
Василий подошел. Ленин обнял. Василий-же давний. С Искровских времен. Обнял — так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.
— Сюда, Владимир Ильич… К почетному караулу… Матросы просили обязательно… Хоть несколько слов.
Ленин повернул к гремящей с фланга медью труб и приветственным криком, черной, ощеренной штыками шеренге. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.
Он нахмурился… Нахмурился, да!.. Никита стоял в двух шагах, он видел ясно… Нахмурился, а в глазах… влажность. И чуть дрожат губы.
Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть-чуть хриповатый — с дороги, наверное. Он приветствовал матросов, говорил глубоко-волнующе о мире, хлебе, земле, призывал к борьбе за социалистическую революцию…
Снова грянул оркестр. Морской офицер на фланге недоуменно моргал, держа опущенную в салюте саблю. За спиною Марины кто-то прошептал:
— Вот это человек! Только ступил на землю и — в бой.
Из рядов рабочегвардейцев вырвался, без винтовки уже, Егоров.
— Ильич… родной… С девятьсот пятого…
Но его заслонил плечистый горбоносый Богданов, из Центрального Исполнительного.
— Товарищ Ленин, пожалуйте в царские комнаты… Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета.
Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу, негромко, спросил шедшего рядом Василия:
— А нельзя ли… без этой… официальщины?..
Вопрос запоздал: на пути уже стоял со шляпой в руке Чхеидзе.
Он улыбнулся невеселой, натянутой улыбкой и начал приветственную речь. Ильич не слушал. Он осматривался по сторонам. Несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, вкруг комнаты накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился — заиграли у глаз лучики, — подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе — насторожился.
