Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно.
— Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для сделанных революционным народом завоеваний и для дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции.
Ленин отвернулся. Он ничего не ответил — поискал глазами вокруг.
Тотчас в глубине распахнулась незаметная, невидная дверь.
— Сюда, Владимир Ильич.
Он прошел. Подъездик — маленький, боковой. У ступенек — синий автомобиль.
— А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасения, что за поздним временем извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую.
Уже щелкнула дверца… Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны с криком ура набежала толпа.
Василий развел руками.
Требуют слова. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко.
Прожекторы с четырех углов площади наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.
— На броневик! Самое место!
Подняли на руках. Ильич стал — на защитном, желтозеленом звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура — многотысячное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.
— Товарищи!
Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий — ленинский голос.
Что он говорил? Ни Иван, ни Наташа, ни Никита, ни Мара — все они опять сошлись вместе, у каменной стены, далеко от броневика, — ни один из них не смог бы повторить. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была — вся площадь. Вся — тысячами лиц обращена к Ильичу. Она вся говорила — с Лениным вместе. Говорила — без слов.
— Да здравствует социалистическая революция во всем мире!
Опять поднялась, приветом, шляпа — над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.
— Да здравствует!
Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми алые знамена, рабочие кепки, яркие женские платки, солдатские бескозырки. И винтовки, винтовки, винтовки…
Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл среди людского моря под прибоем бивший, немолчный приветственный гул.
Никита снял кепку и обтер лоб.
— Вот это… встреча!
Иван кивнул ответно и радостно.
— Это день себе на вечные веки отметь. Детям и внукам на память. Третье апреля.
Никита осклабился хитро.
— Небось… И без меня… отметят.
С. Мстиславский
