– Давайте печенье, – согласилась Сита.
Кроме нас, посетителей больше не было.
А ведь она – красива, – подумал я, уже не в первый раз, – и молода. Только, грустная все время, что же у нее в жизни случилось-то? Я догадался, отчего у Ситы такой вид.
– Кто к тебе приходил?
– Мама, – ответила девушка, и тут же испугалась. Еще бы не испугаться, я сам сомневался в собственной нормальности.
– Она?
– Она… ее нет, она болела… очень. А к вам?
Пришлось потупить взор. Я попробовал – кофе почти остыл.
– В каком смысле, приходил?
Тьфу ты – брат Кельвин и мешок – собственной персоной, точнее, персонами. Старею, уже не слышу, что вокруг делается… или Сита на меня так влияет… или прошедшая ночь.
Монах опустился за стол, аккуратно пристроив мешок на пол, рядом. Заказ он, видимо, уже сделал, так как трактирщик принес в глиняной кружке что-то похожее на чай.
– А к тебе кто приходил? – у монаха, как у любого человека, должны быть свои тайны.
– Когда?
– Ночью, сегодня.
– Повторюсь, в каком смысле приходил, кто должен был прийти ночью? К вам лезли заболевшие?
– Вы про Иных, – трактирщик, наконец, принес печенье, без пачки, некрасивой серой горкой оно лежало на тарелке. – Да уж, бывает. Жинка моя, после того, как представилась, помница, пол года еще появлялась. Каждую ночь.
– Что значит, появлялась? Покойница? – встрепенулся Кельвин.
– Святой отец, у тебя, правда, ничего не было ночью?
– Да о чем вы!
– Сегодня ночью я видела свою маму, – Сита спокойно отхлебнула кофе, – она умерла пол года назад.
– И я тоже… покойников…
– Видения? Сны? – нашелся Кельвин.
– Покойники-то, они покойники, – пришел на выручку трактирщик, – да только они, значица, живее всяких живых. Один раз мы с жинкой даже того… ну любили, значит, но только ночью, утром их и след простывает.
– О чем вы говорите, как покойники могут приходить, откуда, они же умерли!
– А я почем знаю, приходят и все тут.
– И, как живые, – кивнул я.
– Может, это было чье-то желание, когда-то… давно, – предположила Сита. – Душа-то – бессмертна, она просто переходит из одного тела в другое.
– Реинкарнация, – нахмурился Кельвин, – но, если верить вам, здесь душа не переходит, а сидит в том же теле.
– У меня на родине верят, что со смертью, душа остается на земле, – кто бы мог подумать, что наш, так называемый, культ предков подойдет сюда, – и охраняет нас – потомков. И покойники – живее всех живых, с ними даже разговаривать можно.
– Похоже, я выбрал не ту религию, – Кельвин спрятал рот в чашке со своим напитком, и было непонятно, шутит он, или говорит серьезно.
