— А как заботилась она о муже, когда тот ослеп! — сказал Григорий. — Послушай, Долли, его стихи в ту страшную пору:
Все одето в ночь унылую,
Все часы мои темны, —
Дал господь жену мне милую,
Но (не) вижу и жены.
— Ну что же мы заговорили гостью! Не успела она оглядеться, а мы сразу о декабристах, — засмеялась Надежда Сергеевна, — чай-то остынет. Кушайте, Долли.
Долли положила на тарелку бутерброд, пригубила чай.
На минуту водворилась тишина. Ее нарушил Иван Егорович.
— Да, пережили эти люди много горького. И так достойно пережили! — задумчиво сказал он. — Мой отец в тридцатые годы бывал в Баргузине и встречал там потомков Дросиды Ивановны. Они показывали ему чугунок, когда-то принадлежащий Кюхельбекерам. Очень хранили они этот чугунок.
— Ну, и теперь он в музее? — спросила Долли.
— Не знаю. Возможно, в музее, а может быть, со временем попал на свалку, всякое бывает, — ответил Иван Егорович. — Но дорого то, что интерес к декабристам с десятилетиями не пропадает, а увеличивается. В вашей библиотеке, Долли, читают литературу о декабристах?
— Наши читатели интересуются декабристами. Старшее поколение, правда, больше. Но и молодежь тоже читает книги о них.
— Вот видите! — удовлетворенно сказал Иван Егорович. — А что вы скажете, Долли, о читателях Пушкина?
Долли почему-то до глубины души взволновал вопрос Ивана Егоровича. Даже слезы выступили на глазах. И она сказала совсем тихо:
— Пушкин не ошибся, к нему действительно не заросла народная тропа.
— Хорошо! Очень хорошо! И не зарастет!
Ненадолго опять водворилась тишина.
— А ваша мама, Долли, я слышала, учительница? — спросила Надежда Сергеевна.
— Она преподает литературу в школе.
— И влюблена в свое дело так же, как Долли в свое, — заметил Григорий.
— Без этого работать трудно. И жить трудно, — задумчиво сказала Надежда Сергеевна, и где-то в глубине ее сознания шевельнулась мысль о будущей встрече с этой женщиной. Она улыбнулась налетевшей мысли.
А Григорий заметил непонятную улыбку матери и не смог разгадать ее.
— А здесь вы можете побывать в домах Волконских, Трубецких, на могилах Муханова, Панова, Бесчасного, Трубецкой, — снова возвратился к разговору о декабристах Иван Егорович.
— Везде побываем, Долли, — сказал Григорий и со значительной улыбкой добавил: — Ведь твоя командировка не так обременит тебя. И не так коротка?
Долли опустила глаза. А Надежда Сергеевна, внимательно взглянув на нее и сына, все поняла.
Байкал. Сейчас он тих и ласков. Гладко лежат его зеркальные воды, отражая синее небо и яркое солнце. Но Долли видела Байкал сумрачным, серым, когда нервная рябь искажала его поверхность от сердцевины до берегов. Видала она его грозным и буйным, с воем швыряющим пенистые волны в укрывшиеся в заливах суденышки. Он пытался вырваться из плена своих берегов — далеко заливая песчаную гладь, с мстительной, сокрушающей силой бросая на скалистые стены пену и брызги.
