Он опустился на одно колено, положил руку на камень и снова прочел надпись. Потом рука его соскользнула с камня на невысокий, дернистый холм и нежно коснулась его поверхности; потом, сам не сознавая что делает, Ванами упал рядом с могилой, обнял холмик и прижался губами к покрывавшей его траве. Горе, почти двадцать лет сдерживаемое, всколыхнулось в сердце и залило его жгучей, мучительной, непреодолимой болью. Не было никого, чтобы увидеть, и никто не было, чтобы услышать. Ванами не пытался себя сдерживать. Он больше не сопротивлялся, не противился своей боли. Ему даже полегчало, оттого что он позволил себе отдаться отчаянию. Но последствие этого взрыва было не менее бурным. Протест против фатальности, бунт против смерти перевернули ему душу, довели до исступления, ввергли в состояние, близкое к истерике, безумия даже. Ванами больше не владел собой, не соображал, что делает.
Сперва он довольствовался тем, что, вопреки разуму, взывал к небу, моля, чтобы ему вернули Анжелу, но непомерная сосредоточенность на себе — непременный, по-видимому, спутник всех душевных расстройств, направил его мысли в другую сторону. Он забыл Бога. И небо ему больше было не указ. В своей гордыне он их всесилие присвоил себе, вообразил, что своими силами одолеет смерть, одержит победу над могилой. Еще недавно он требовал от Саррии, чтобы Бог вернул ему Анжелу, теперь же он обращался к самой Анжеле. Лежа на земле и обнимая ее могилу, он представлял себе, что Анжела совсем близко, что она должна услышать его. И тут вдруг вспомнил о своем необычном даре, способности подчинять себе чужую волю — ведь смог же он подозвать к себе Пресли тогда в Кьен-Сабе; да не далее как в этот вечер он заставил Саррию бросить свое занятие и выйти в сад. Сосредоточив свою волю на одном-единственном желании, так долго владевшем им, Ванами зажмурил глаза и, закрыв лицо руками, воскликнул:
— Приди ко мне, Анжела! Слышишь? Приди!
Но могила не отзывалась. Безгласная, недвижная Земля молчала, блюдя свою тайну, ревниво не выпуская то, чем однажды завладела, отказываясь расстаться с тем, что было отдано ее попечению, глухая к горю, которое там наверху, на поверхности, судорожно цепляется за давно насыпанный могильный холм. Земля, еще утром трепещущая от радости бытия, готовая откликнуться на малейший зов, теперь в нощи, сочетавшись со смертью, свято хранила тайну Могилы, оставаясь глухой ко всем мольбам, не давая ответа; и Анжела оставалась, как и прежде, лишь воспоминанием, далекой, неощутимой, навеки утраченной.
