Подойдя к алтарю, Ванами опустился под паникадилом на колени и, положив скрещенные руки на перила, уронил на них голову. Он молился. Какие слова он при этом произносил, о чем просил Бога, он не мог бы сказать, — скорей всего просто взывал о помощи, искал облегчения, жаждал ответа на вопль своей души.
На этом в конце концов и сосредоточился его расстроенный ум: на ответе; он требовал, он униженно испрашивал ответа. Не какой-то отвлеченной Божьей милости, не расплывчатого чувства умиротворения, а ответа, чего-то ощутимого, пусть даже это ощущение и будет иллюзорным: голос ли, отозвавшийся ему в ночи в ответ на его голос, рука ли, протянутая навстречу его руке, дыхание ли — земное, теплое, такое знакомое, нежное, которое отпечаталось бы тихой лаской на его осунувшихся щеках. В тусклом полумраке обветшалой церкви, с осыпающейся штукатуркой, с простодушно аляповатыми фресками и картинами на стенах, в полном одиночестве он неистово боролся с искушением, и слова, обрывки фраз, нечленораздельные, бессвязные, срывались временами с его плотно сомкнутых уст.
Но в церкви ответа не нашлось. Вверху, над высоким престолом смутно виднелась в сгущающемся мраке пречистая дева Мария с нимбом на голове, с потупленным взором, со скрещенными на груди руками, — краски поблекли от курений, которые возжигались перед ней из века в век. Христос, принимающий крестную муку, являл лишь печальное зрелище физических страданий — землистая плоть, испятнанная красным. Иоанн Креститель, Сан-Хуан Батиста, святой покровитель храма, крупный костлявый человек в звериной шкуре, подняв два пальца для благословения, бесстрастно уставился в полумрак под потолком, не намечая человеческой скорби, попусту бившейся о перила, ограждающие алтарь; и Анжела оставалась, как и раньше, лишь воспоминанием, далекой, бестелесной, на веки утраченной.
Ванами поднялся с колен и в отчаянии повернулся спиной к алтарю. Он пересек церковь и через сводчатую дверь напротив кафедры снова вышел в сад. Здесь, по крайней мере, все было реально. Теплый неподвижный воздух укутал его подобно плащу, прильнул, успокаивая, прогоняя въедливый запах сырости, таящейся в заплесневелой штукатурке и крошащемся кирпиче.
Но теперь он уже без колебаний прошел мимо фонтана в ту часть сада, где у восточной стены выстроились девять могил. В самой маленькой, под скромным камнем с двумя датами, которые разделяло всего шестнадцать лет, лежала Анжела. Наконец-то возвратился он сюда, после стольких лет, проведенных в пустыне, в странствиях. Если он где и сможет ощутить се присутствие, то только здесь. Совсем близко, на глубине всего лишь четырех футов, под обложенным дерном холмиком, покоилось тело, которое он так часто держал в объятиях; лицо, которое он целовал, ее лицо, обрамленное золотистыми косами, фиалковые глаза под тяжелыми веками, нежные полные губы, — вся та странная, волнующая, чудесная красота, такая пленительная, такая необычная.
