— Теперь всё усложнилось, — вздохнул Никита, нервно потряхивая ногой. — Стоило сказать, что ты до сих пор отходишь от наркоты, которой тебя опоили. Это избавило бы от некоторых проблем.
— Не хочу, чтобы он вмешивался… — едва ворочая языком, ответил я.
— Какая жертвенность. И что, сделаешь по-своему, даже если вашим отношениям из-за этих молчанок конец?
Никита протянул мне новенькую сигарету. Я взял — взял и уставился на неё, как на какую-то неизвестную миру хреновину, инструкцию к которой ещё не придумали. Тогда Сапёр вздохнул, отобрал её, раскурил и вновь вложил мне в пальцы.
— Посмоли чутка. Никотин помогает.
Я затянулся. Выдохнул горькое облачко, помотал головой.
— Не могу. Почему так больно и где?
— Это откат. После клубных наркотиков, да и вообще после любых происходит эмоциональный спад и плохое чувствуется в сто раз сильнее.
— Если всему конец из-за недомолвки, оно того не стоило, не надо было и начинать. Тогда всё хорошо. Поигрались — и хватит.
— Выговорись. Я выслушаю.
— Мы оба нормальные. Мы нормальные и мы сможем вернуться к обычным отношениям, а потом…
Ох, как я заливал — сам диву давался.
На словах-то звучало гладенько. Гладенько и ровнёхонько. Но на деле я испытывал такую страшную боль, что готов был выложить всю историю ублюдку, который вертит информацией в своих целях, как хочет и когда хочет. Лишь бы не держать всё в себе.
Казалось, что иначе я просто взорвусь.
— Значит, несерьезно?
— Боже, нет… не знаю… — я запустил руку в волосы. — Почему ты мне помог?
— Скажем так, я знаю, что значит быть беспомощной марионеткой, — в темных глазах загорелся холодный огонек. — И этого не пожелаю никому.
— С тобой что-то сделали?
Поднявшись, Никита поплелся прочь из комнаты. Уже откуда-то из глубин коридора донеслось преувеличенно-спокойное:
— Надеюсь, ты не имеешь ничего против макарошек.
Я лишь хмыкнул в ответ.
Потому что на тот момент мне было наплевать — макарошки или цианид.
Мы сидели на маленькой тихой кухоньке. За окном светлело дневное небо, серебристо-синее, в мазках перьевых облаков. Я жевал что-то похожее на пасту, спагетти с томатным соусом, Никита догрызал бутерброд с докторской колбасой и хрустящим куском огурца. Доев, он порылся в шкафчиках и достал на свет божий девственную пачку сигарет.
Мне начинало казаться, что он и спать ложится с табаком в обнимку.
— В тринадцать я познал удовольствие быть жертвой педофила, — вдруг сказал Никита, дернув глянцевый язычок полиэтиленки. — Я помог тебе не потому, что хотел извлечь из этого выгоду. Просто быть жертвой — это полная херня.
