— Встречай дорогого гостя, Авдотья! — с порога воскликнул хозяин избы.
Иванка перекрестился на киот, молвил:
— Доброго здоровья, хозяюшка.
— И тебе жить во здравии, — оробевшим голосом произнесла дородная женщина с моложавым, довольно привлекательным лицом. Была она в длинном, почти до пят, распашном шушуне, застегнутом сверху донизу на оловянные пуговицы. Волосы упрятаны под белый плат, концы коего собраны в узелок под подбородком; на ногах — легкие башмаки, сплетенные из лозы.
И кого это Бог принес? Простолюдины в таких сапогах и нарядных кафтанах не ходят. То ли от воеводы кто пожаловал, то ль из Земской избы?
— Да ты не пужайся, мать. Сей добрый человек меня от правежа вызволил. Кланяйся!
Авдотья поклонилась, но глаза ее остались недоуменными. Пятуня рассказывал, что от правежа его спас какой-то молодой деревенский мужик в армяке и лаптях, а тут…
— Чего глазами хлопаешь? Был мужик, а теперь…
Пятуня и сам не ведал, как назвать своего неожиданного спасителя.
— Иванка. Слуга владычный.
— Вона как, — протянул Пятуня. — Пояснил бы, детинушка. — Но тотчас вспомнил древний русский обычай.
— Накрывай стол, мать. Напоим, накормим, а уж потом и расспросим, коль его душа пожелает.
Авдотья накрыла стол белой скатертью и загремела ухватом в печи.
— Не тормошись, хозяюшка. Сыт я. А вот кваску бы выпил.
— Не ломай обычай, детинушка. Ешь больше, проживешь дольше. Один крест хлеба не ест. Выпьешь и кваску. Полинушка!.. Сходи-ка в чулан за жбаном, милая.
Из горенки вышла девушка лет шестнадцати в голубом сарафане. Иванка глянул на Полинку и аж головой крутанул. И до чего ж пригожа! Уж на что Настенка хороша, но эта красы невиданной.
Девушка выпорхнула за жбаном, а Иванка невольно молвил:
— Залюбень твоя дочка, Пятуня.
Пятуня смущенно крякнул и признался:
— Не родная она мне.
— Не родная?
— Долго сказывать, детинушка.
Придвинул скамью[130] к столу.
— Присаживайся, дорогой гостенек. Чем богаты, тем и рады.
На столе появились наваристые щи, гречневая каша, пареная репа, моченая брусника, рыжики на конопляном масле, душистый мед в сотах, корчага с бражкой.
Полинка поставила на стол жбан с квасом и ушла в свою горенку.
«А Пятуня-то не бедствует. Почему ж тогда на правеже стоял?» — подумалось Иванке. Помышлял о том спросить бортника, но опомнился: и впрямь нельзя обычай рушить; допрежь надо всего вкусить и уж затем приступать к беседе.
Осенил себя крестным знамением и сел на скамью. Отпил прохладного ядреного квасу и принялся за снедь. Отобедал, вновь перекрестился, поблагодарил хозяев за пития и яства, и наконец-то высказал:
