— Да, да… Дошла худая весть… Невдомек мне, сын… Какую же провинность на тебе сыскали? В нашем роду честь была превыше всего.
Последние слова дались Федору Владимировичу с трудом.
— Ты, батюшка, не волнуйся. Древний род дворян Сеитов я не запятнал… Тут такой случай приключился.
И Третьяку пришлось поведать отцу о причине своей опалы.
Федор Владимирович с облегчением выдохнул:
— Выходит, нет на тебе вины… А царь-то из ума выжил. Непристойные дела творит… Чего дале надумал, сын?
— Перед тобой лгать не стану, батюшка. Не по нутру мне, как кроту в нору зарываться. К царю пойду.
Отец продолжительное время молчал: сын выбрал самую отчаянную стезю. Царь не только воистину грозен, но и мстителен. Он не простит обмана, сыну не избыть плахи. Но и скрываться без роду и племени, затаиться волком в лесу — дело низменное, худое. То-то по Москве грязный слушок прокатиться: сын Сеитова, честного дворянина, в бега от царя подался; да еще прибавят: к ляхам, как изменник Курбский. Стыдоба! Сын, конечно, такого омерзительного дела не позволит, но на чужой роток не накинешь платок.
Федор Владимирыч застонал от невыносимой тоски и боли. Старший сын в Ливонии сгиб. Достойно с ворогом сражался, а младший…
— Сними, сынок, икону Спасителя… Благословлю тебя… Прощай. Облачись в самый нарядный кафтан и ступай с Богом… Честь дороже жизни.
* * *
Третьяку повезло: выехал со двора на коне, а сыскных людей, как ветром сдуло. Те, понадеявшись на Зосимку, не торопились выходить из кабака. Дождь все еще продолжался, но поверх нарядного кафтана Третьяк накинул епанчу[157].
Миновав Фроловские ворота[158], Сеитов оказался в Кремле. Не доезжая государевых хором, Третьяк сошел с коня. Исстари повелось — ни верхом, ни в колымаге подъезжать к царскому крыльцу не дозволено. Даже любой боярин, какого бы он роду не был, должен строго блюсти заведенный порядок и идти к государеву крыльцу пешком. За этим зорко смотрела государева стража и хватала зазевавшихся на расправу. Ослушникам «за такую их бесстрашную дерзость и за неостерегательство его, государева, здоровья быть в великой опале, а иным в наказании и разорении без всякого милосердия и пощады».
Караульные стрельцы остановили за тридцать саженей от дворца. Строго вопросили:
— Кто таков?
— Дворянин Третьяк Сетов. Воевода Ростова Великого.
Стрельцы переглянулись. Не боярин, но род Сеитовых на Москве известен.
— По какой надобности?
— К великому государю с донесением.
— А, может, допрежь в Разрядный приказ?
