— С Пушечного двора на войну вывозят, — пояснил Гришка. — И коней измордуют, и служилым лихо. Сколь на проклятущей войне люду полегло, а ей конца и края нет. Весь народ на Москве смурый.
— И не только на Москве. Ты бы ведал, Гриша, сколь из деревенек даточных людей[155] в Ливонию угнали. Бабы не ведают: то ли живы, то ли погибель обрели.
— Ливония далече, на телеге упокойника не повезешь… А вон и хоромы твоего барина. Зришь две березы за тыном? Присядем-ка на обочину да приглядимся. Отсель хоромы как на ладони. Поспешать не будем.
Иванка снял с плеча нищенскую суму, извлек из нее пучок зеленого лука, горбушку черного хлеба, да баклажку с квасом.
Неспеша трапезовали и зорко поглядывали в сторону хором Сеитова. Вначале ничего подозрительного не приметили, но вскоре увидели, как вдоль тына проехали трое вершников в темно-зеленых кафтана; к опояскам сабли пристегнуты. Случайные люди? Ежели так, то дале проедут. Спустились к Неглинке и остановились. Коней напоить? Нет. И не подумали. О чем-то болтают.
К калитке подошел низкорослый мужичок в сермяге. В руке — пестерь из лубка. Никак из дворовых. Постучал кулаком в калитку. В оконце просунулась кудлатая борода. Свой! Калитка распахнулась.
Вершники продолжали оставаться у Неглинки. Гришка облегченно вздохнул.
— Слава тебе, Господи. Кажись хоромы без доглядчиков.
— Погоди радоваться, Гриша. Оружные люди не зря, поди, остановились.
— Да мало ли у них каких дел. На мужика-то и ухом не повели.
— И не поведут. Мужик — роста малого. А воевода? Надо еще посидеть.
Посидели. С Николы в Звонарях ударили к обедне. Вершники с саблями все еще находились у Неглинки. А в калитку тына прошли еще трое мужиков.
— Идем в Зарядье, Иванка. Не ждут здесь твоего барина. Может смело идти в хоромы.
— Сам хочу сведать. Ты посиди чуток, а я вдоль тына пройдусь.
— Напрасно, Иванка. Ну, да и я с тобой.
— Посиди, Гриша. Береженого Бог бережет.
Иванка приблизился к тыну и замедлил шаги подле калитки. От оружных людей тотчас отделился один вершник и на рысях устремил коня к нищеброду.
Иванка, как будто не замечая всадника, порылся в котоме и зашагал дальше, жуя ломать хлеба.
— А ну постой!.. Куда путь держишь?
— К храму на паперть, мил человек.
Ох, как сгодилась Иванке убогая, сирая одежонка.
— Чего свой дырявый колпак на глаза напялил? Ну-ка сними с башки!
Иванка снял, поклонился.
— Не подашь ли Христа ради, мил человек?
— Еще чего. Тебе, жердяю, надо бы клади с судов таскать, а не милостыней христарадничать. Ступай прочь, голь перекатная!
