Уставший Митька переминался с ноги на ногу, ему хотелось кое-что добавить к своим словам, но язык не поворачивался.
— Чего мнешься? Говори.
— Не ведаю, как и молвить, барин… Слух по Москве прокатился, что… что ты, барин, в царскую опалу угодил.
— В опалу? — медленно опустился на лавку Третьяк Федорович. — И за какую же провинность, Митька?
— О том никто не ведает. Царь-де в гневе на тебя был. Никак, опричников за тобой пришлет. Лихо, барин!.. Нельзя тебе на Москву ехать. Побереги свою головушку.
— Выйди, Митька. Выйди!
Третьяк Федорович стиснул ладонями голову, глухо застонал. Вот когда грянула настоящая беда. Он еще питал робкую надежду, что Васька промолчит, но тот известил о его «грехе» грозному государю. Истинно сказывают: кто волком родился, тому лисой не бывать. Не тот Васька человек, дабы лишний раз с выгодой перед царем не прогнуться. Негодяй!..
Но как же ехать в Москву? Отец умирает и хочет его видеть. И если он не придет к умирающему родителю, то совершит страшный, неисправимый грех, кой не замолить никакими молениями. Он непременно поедет и простится с отцом. А потом будь, что будет. Лучше голову сложить, чем последнюю волю отца предать. Надо кликнуть дворецкого, дабы тот позвал в дорогу послужильцев… А надо ли? Царь на Москве и послужильцев не пощадит. Зачем молодцов своих губить? И все же кого-то надо взять. Одному ехать несподручно… Иванку Сусанина. Этот пятерых молодцов заменит. Честный, храбрый и смышленый. Но подставлять его он, Третьяк, не намерен. Перед Москвой отпустит. Пусть возвращается в Ростов, забирает семью и уходит туда, куда душа его запросит. Уж такая судьба у этого человека.
Третьяк Федорович звякнул в серебряный колокольчик. В покои тотчас вошел дежурный слуга.
— Покличь Иванку Сусанина.
С тяжелым сердцем покидал свои хоромы Третьяк Федорович. Тягостно прощался с пестуньей. Прижал к себе, расцеловал, а та (женское сердце — вещун) с неизгладимой печалью молвила:
— Чую, кручина тебя гложет. Никак, в опасливый путь снарядился?
— С чего ты взяла, Никитишна?
Воевода приказал Митьке никому не сказывать о его опале.
— Батюшку навещу — и вспять. Через недельку дома буду.
— Дай-то Бог, голубь мой. Благословлю тебя святым Николаем Чудотворцем на дорожку. Помолюсь за тебя и отца твоего Федора Володимирыча в храме пресвятой Богородицы. Авось и дойдут мои молитвы.
Выехали одвуконь. Оружно — при саблях и пистолях. Когда отъехали от Ростова верст на десять и углубились в лес, Третьяк Федорович решил открыться послужильцу: так или иначе ему доведется об опале рассказать, но утаив ее причину.
