— Да где, где?
— Ростов — город богатый. Купцов тряхни, людей приказных, у владыки Никандра одолжи.
— Да о чем ты говоришь, Василий?! — вскричал Сеитов. — Неужели воевода с сумой по миру пойдет? И как он будет людям истолковывать? Чушь несешь.
— А ты головой пораскинь. Своё добро продай, да поместье отцовское. Отец-то, чу, один черт, на ладан дышит. Скоро подохнет.
Последние слова Васьки привели воеводу в негодование: опричник высказался об отце, как о собаке.
— Замолчи! Замолчи, Васька. Не погань худыми словами моего родителя. И ступай прочь! Клевещи царю!
— Дурак ты, Сеитов. Вслед за отцом подохнешь!
— Прочь!
Васька громко хлопнул дверью и через час помчал в Москву.
* * *
Никто в Ростове не ведал, что содеялось с воеводой. В Приказ приезжал смурый, дела вершил без прежнего рвения, перестал подстегивать писцов и подьячих. Уж не хворь ли, какая приключилась?
Не узнавал своего господина и Иванка Сусанин. После отъезда Грязнова, воеводу будто подменили. Обычно был оживлен, разговорчив, шутил с послужильцами, а ныне ходит, как в воду опущенный. Что за напасть на воеводу нахлынула?.. А ведь всё началось после заезда в охотничий теремок. Веселей Грязнова на свете не было, а воевода отбывал в Ростов темнее тучи. Неужели из-за девки?
Иванка, как и остальные, недоумевал: как она очутилась в теремке? Прояснил Гришка Кочет:
— Я в Ростове, почитай, каждого в лицо ведаю. То — сенная девка боярина Ошанина. Варька. На Ишне купалась. Ничего не страшится, блудница. Барин, грит, в деревеньки отъехал, а я на речку. Затем надумала в теремок заглянуть. Любопытство-де взыграло. Барина на постели увидела, ну и подвалила к нему. Уж больно-де приглянулся. Уж такая блудница! Ну да не велика беда для воеводы. Дело для господ обыденное.
«„Обыденное“ …Но почему воевода разгневался и Варьку едва ли не выкинул из теремка? Чудны дела твои, Господи. Тут и сам черт не разберет».
Тоскливо стало в воеводских хоромах. Слуги ходят тише воды, ниже травы, и никто ничего понять не может.
Спустя неделю, в хоромы примчал вестник из Москвы. Запаленный конь так и рухнул у ворот. То был слуга дворянина Федора Сеитова.
— Беда, Третьяк Федорыч! Батюшка твой совсем плох. За тобой послал. То-де последняя его просьба.
— Сегодня же еду, Митька!
На душе Третьяка — горечь полынная. Он с малых лет любил отца, всегда выслушивал его толковые наставления и всегда стремился употребить их в своей жизни. Выходит, отцу совсем худо, иначе бы он не позвал к себе.
