Третьяку приходилось терпеть Васькино присутствие. Царев посланец! Но уже по дороге к реке он пожалел, что обратился к опричнику с просьбой: отцу не по душе будет появление в его доме «собиннного» друга Малюты…
Позади воеводы и Грязнова ехали четверо опричников; к седлам коней были приторочены метлы и собачьи морды с оскаленными пастями; а за ними уже следовали послужильцы Третьяка.
Иванка поглядывал на спины «кромешников» и сердито размышлял:
«Лиходеи! Сколь мужиков в Курбе поубивали, сколь изб пожгли, сколь добра схитили. И за какие провинности? За то, что мужики на барщине гнулись в три погибели и оброки несли непосильные? Вот и получили сполна. Злыдни! Ныне едут, как ни в чем не бывало да зубы скалят. И зачем с ними Третьяк Федорович на реку поехал, да еще с самим Василием Грязновым, о коем в Ростове чего только не говорят. Кат из катов! Да такого лиходея за версту к себе не надо подпускать».
Не понимал Иванка сближения воеводы с московским кромешником. Но в душу Третьяка Федоровича не влезешь. Слоту бы сюда. Тот враз бы всё раскумекал. Башковитый мужик.
При вспоминании Слоты у Иванки потеплело на душе. По нраву ему был этот отзывчивый, степенный, рассудливый мужик. Как ныне живется Слоте при новом барине? Так бы и потолковал с ним. Настенка по отцу скучает. Не было дня, чтобы «тятеньку» не поминала… Настенка! Любая жена. И вовсе затяжелела. Скоро сына ему принесет. Сусанна ждет не дождется внука. Счастье-то, какое!..
Неподалеку от купальни Васька остановил коня. Осмотрительно молвил воеводе:
— В оном местечке утки бывают. Тут, как озерный заливчик, вот и слетаются. Подбить хочется. Сойдем с коней, Третьяк Федорыч, и пойдем потихоньку.
Черными, цыганскими глазами глянул на опричников и послужильцев воеводы.
— Дабы не спугнуть птицу, никому к реке не подходить.
Изгибающийся хомутом берег реки густо зарос кустарником. Васька, вытянув пистоль из-за рудожелтого кушака, крадучись шел впереди. Третьяк отчетливо услышал плеск воды.
— Есть птица, — прошептал Васька, и сторожко раздвинув кусты ивняка, застыл с очумелыми глазами. Затем тихо обернулся к воеводе, возбужденно зашептал:
— Нет, ты глянь, Федорыч.
Воевода глянул и с неподдельным удивлением уставился на реку. Из воды выходила обнаженная купальщица — молодая, миловидная, с высокими грудями.
У Третьяка перехватило дыхание: он впервые увидел нагую девушку, а та вышла на песчаную отмель, остановилась и запрокинула гибкие руки за голову, представ во всей своей цветущей красе.
