- Ты на себе это чувствуешь? — допытывался я у Вали.
- Только дома, когда выясняю отношения с дочерью.
- Однако боевые операции не проводят, местность не прочесывают.
- Это лет двадцать назад было. Сейчас куда хочешь ходи по грибы, ночуй, где надумаешь. У нас спокойнее, чем в России. Уголовщины меньше. Здесь народ еще богобоязненный. Более патриархальный, что ли.
- Эти богобоязненные поляков резали за милую душу.
- Война. Люди звереют. Национальность тут ни при чем.
- Да и после войны не каждому легко принять человеческий облик.
Валя соглашается: не каждому. Трудно еще и потому, что жизнь идет с заскоками, заносами.
О заскоках и заносах на Украине я был наслышан. Хотя специально ими не интересовался, не выискивал. Тем удивительнее, что эта жизнь, лишенная точек соприкоснования со всем встававшим за давним призывом к «доблестным красноармейцам», за пулей, выпущенной в станиславское небо, неумолимо отбрасывала в прошлое, наталкивала на его прямое продолжение в настоящем.
Зимой 1966 года я жил на берегу Финского залива, в Комарове, в Доме творчества. Одновременно приехал из Киева и Виктор Платонович Некрасов с матерью. Нас связывали дружеские отношения, и мы сели за один стол в столовой.
Вечером старый ленинградский писатель, едва с нами познакомившись, посоветовал перебраться за другой стол. Рядом сидит стукач.
Неуловимо менялась атмосфера. Усиливался послехрущевский закрут. Процесс Андрея Синявского и Юлия Даниэля — новый виток еще на одном фронте внутренней войны.
Газеты подняли шумиху. Трудящиеся, как и подобает, слали в редакцию негодующие письма. Писатели направили в суд общественных обвинителей.
Все это на виду. А было и такое, что совершается где-то в глубине, вдали.
Осенью шестьдесят пятого прокатилась волна арестов на Украине. Попал в тюрьму хорошо известный Некрасову литературный критик Иван Дзюба, посадили Вячеслава Чорновила, еще нескольких львовчан.
В один из дней в Комарово к Некрасову приехал молодой художник из Львова. С яркими голубыми глазами и девичьим румянцем. В демисезонном пальто, ворсистой шляпе с кокетливым перышком. Никогда не встречавшийся с Некрасовым, прибыл просить о заступничестве.
Какие угрозы нависли над молодыми живописцами (только ли над ними?), коль в складчину покупают билет до Ленинграда и спешно снаряжают гонца к русскому писателю?
Они проговорили весь день, уединившись в холле. Некрасов был встревожен и расстроен. Вечером, отведя меня в сторону, попросил на ночь приютить парня. Сам он вместе с Зинаидой Николаевной занимал большой номер на первом этаже. Но во второй комнате не было кровати.
