Мне сделалось жалко этих полковников. С одной стороны, высокие начальники, уверенно шагающие по бесконечным коридорам серой махины на Гоголевском бульваре; в командировке, приехав в часть, каждый из них — царь и бог. Но «царь и бог» пребывает в вечном страхе перед своим начальством, перед супругой, готовой чуть что — настучать на благоверного, сигнализировать насчет «аморалки» или какого-нибудь вольного словечка.
Только и вздохнет полной грудью, вырвавшись на инспекцию в войска. Урвет вечерок, запрется в номере кэчевской гостиницы, прихватив пол-литра и официантку из военторговского буфета...
Через три года мне суждено будет убедиться в снисходительности собственного взгляда на полковников с Гоголевского бульвара. Возможно, правда, теперь мне встретились другие обладатели барашковых папах. Братья по крови тех, что беседовали со мной.
На поминках по Арчилу Семеновичу Майсурадзе (он после войны был инспектором в Главпуре) сослуживцы, собравшиеся в квартире покойного на Ленинградском шоссе, 14, основательно выпили, расстегнули мундиры с золотыми галунами. Заговорили.
- Арчил был, конечно, грузин, но человек — правильный.
- Какой же правильный, когда водку с нами не пил...
- У них свой обычай.
- ...хотели их обычай. Служишь в русской армии, соблюдай наши обычаи. Или вались...
- У нас армия интернациональная, дружба народов.
- Иди ты со своим Интернационалом...
- Все-таки, братцы, грузины лучше армяшек, лучше чечмеков.
- Но уж не лучше русских. К примеру, товарищ Сталин.
- Он не грузин, он горец.
Еще тяпнули, крякнули. Забыв о поминках, спели «Распрягайте, хлопцы, коней» и «Я другой такой страны не знаю».
Продолжили обсуждение национального вопроса уже на новом витке.
- Может, у Арчила было что хорошее, но говорил с акцентом. — Обличитель передразнил: — «Ви мне ету висоту должны взять».
- Товарищ Сталин на самом деле русский. Происходит от русского поэта девятнадцатого века — «Неистового Виссарионовича». Царь сослал поэта на Кавказ. Там уж...
- Что ни говори, братцы, все они, грузины, армяшки, хохлы, иудеи на один салтык, всех бы их со святой Руси к ...
Каково-то было Арчилу Семеновичу с его гордостью находиться в таком окружении, подумал я, не веря ушам своим. Еще понял, почему в предсмертные дни, лежа в лефортовском госпитале имени Бурденко, он повторял: «Только пусть они не являются».
Вспомнилось словечко Станиславского капитана с пробором — «гитлеризация».
Воспоминания воспоминаниями, но напрашивается лирическое отступление с уклоном в исповедь. Попытаться, не ища оправданий, объяснить собственную раздвоенность. На удалении она более очевидна, чем в былые дни.
