Наше государство, лично товарищ Сталин проявляют отеческую заботу... И т. д. и т. п.
Короче говоря, не суйтесь не в свои дела. «Можете быть свободными».
При необходимости, пояснил капитан, данную историю нетрудно изобразить как шаг, достойный безусловного осуждения. Не потому только, что офицеры, не доверяя родному государству, обкому, Военному Совету, лезут со своими дурацкими предложениями. В армии коллективные письма, «коллективки» — нарушение дисциплины и уставного порядка.
Дельф все истеричнее дергался, тянул поводок. Мне немного надоели запугивания и поучения доброжелателя с четырьмя маленькими звездочками на погоне.
Разумеется, мне — да и ему — теперь нечего делать в армии. Но надо так уволиться, чтобы не дать козырей будущим преследователям.
- Вы сами уверяете: они при желании найдут, — заметил я. — Или обойдутся без козырей.
- Вот и пускай ищут. Помогать-то зачем?
Мы по-прежнему иногда встречались в офицерской столовой. Капитан передавал гостинцы для Дельфа. Никакие серьезные разговоры не велись. Тот, уличный, не вспоминался.
Месяца через полтора он совершенно невероятным образом уволился из армии.
Во время тренировки на стрельбище в присутствии командующего капитан принялся левой рукой беспомощно доставать пистолет из кобуры, висевшей, как и надлежит, справа.
Когда пришла его очередь, ТТ не выстрелил. Капитан забыл вставить обойму. Вставив, поднял пистолет на уровень левого глаза, и все пули «пошли за молоком».
Офицеры помирали от смеха, командующий исходил яростью. Топал ножкой, ругался. Велел адъютанту приготовить приказ об увольнении в запас этого «шута горохового».
Лишь я, единственный зритель, понимал смысл спектакля, разыгранного капитаном.
Накануне его отъезда мы встретились в столовой. Он буднично попрощался. Больше мы не виделись.
Я накатал еще два рапорта, Афонин — один.
Так же безуспешно, как и предыдущие.
Спустившись этажом ниже, в редакцию областной газеты, в отдел пропаганды, я попросил какую-нибудь литературу об оуновском движении, его вождях. Мне вынули из сейфа брошюру в светло-коричневой обложке и толстую книгу об идеологическом воспитании. Книга в синем переплете, первосортная бумага, золотое тиснение.
С брошюрой еще кое-как справился. Она не шибко отличалась по фразеологии от того, что мы писали о гитлеровском вермахте. Только обвинения адресовались советским оккупантам. Мне было неприятно читать, когда такое пишется о моей армии. Об армии, которую я любил и которой привержен поныне. Про нее нельзя сказать: достойна своего начальства. Министерство, командующие и Генштаб не выбираются. Десятилетиями это была номенклатура ЦК КПСС и политбюро.
