Авось проскочим. Зачем немцам поднимать пальбу? будить своих измученных товарищей? подвергаться лишней опасности?
Часовые перекликаются, о чем-то уславливаясь.
Наш командир передает по цепочке: если выстрелят — сразу вниз, в заметенный снегом овраг. Будут молчать — самим огонь не открывать.
Мы тянемся по лыжне на окраине деревни, на ее задах.
Вражеские часовые топают у дверей и калиток.
В эти минуты на войне короткий антракт.
Нештатная, говоря по-современому, ситуация.
Когда на одном участке оборона застыла, обратилась в позиционную, то возникло как бы негласное перемирие.
Утром немцы отправлялись умываться к ручью, брились на бережку. Наши не стреляли. И, если наши мылись, стирали в том же ручье обмундирование, противная сторона молчала. Пауза наступала и в обеденные часы.
Потом дошло до товарообмена. Наши на нейтральной полосе оставляли водку и самосад. Немцы — плитки голландского шоколада, брикетики плавленого сыра.
Командование, едва проведав об этом, приняло меры. Спешно прибыла команда девушек-снайперов, винтовки с оптическим прицелом. Считанных дней меткой стрельбы оказалось достаточно, чтобы снова взыграла ненадолго уснувшая ненависть.
Ничто так не пьянит, как кровь.
У девушек-снайперов в кармане солдатской приталенной гимнастерки специальная книжечка — личный счет уничтоженных фашистов. Туда заносится каждая жертва. Командир — свидетель успешного выстрела — скрепляет данный факт собственной подписью.
Приятель, партизанивший всю войну, рассказывал, как в отряде поссорились командир и комиссар. В спор втянулись бойцы. Одни настаивали: надо убить зверя — шефа местного гестапо. Другие возражали: прихлопнуть гада — хитрость невелика. Но сколько невинных заложников поплатится жизнью! Где уверенность, что новый гестаповец будет мягкосердечнее?
Связались с Москвой. Последовал приказ: немедленно убить.
Привыкание к убийству, когда размывается граница между жизнью и смертью, свойственно не только извергам-душегубам. Война — хочешь — не хочешь — приучает к этому. Привычка переходит в страсть, азарт.
Я знал человека, который в карельских лесах преследовал лыжника-финна. Он был отличный спортсмен. Но и финны, как говорится, рождены на лыжах.
Они гоняли по просекам и полянам, обмениваясь одиночными выстрелами (оба без автоматов). Пока не кончились патроны. И уж тогда...
Рассказчик вспоминал об этом через много лет после войны. Его мускулистые руки, руки скульптора, дрожали. Этими руками он задушил финна, в последнюю минуту норовившего пырнуть его ножом.
