- За твою башку. Знаешь, как они топором орудуют.
Не отвечая по существу, я решительно возразил майору Спицыну. Коли впрямь явочная, конспиративная или еще какая в таком духе квартира, зачем же им убивать советского офицера? Тем паче страдающего дурацкой болезнью беспечности.
Впервые за все время этого разговора майор Спицын Филипп Тимофеевич посмотрел на меня почти с уважением.
- Соображаешь. Оставайся. Только ушки на макушке. Инициативу не проявляй.
Желая приблизить финал неприятной беседы, я поинтересовался, как у Филиппа Тимофеевича насчет стихов.
- Не до того! — отрубил майор-стихотворец.
- На фронте-то до того было.
- На фронте войска воевали, мы несли свою службу. Здесь мы воюем. Наша это война.
Я бы согрешил против правды, уверяя, будто слова майора Спицына пропустил мимо ушей, будто сомнения не закрались в душу. Более того, доброжелательство хозяйки, какие-то несообразности в ночной жизни нашей квартиры могли подтверждать его правоту. Подозрения легко овладевают человеком, привыкшим к постоянному вражескому окружению, порабощают его.
Идея перманентной борьбы с врагами почти гениальна.
Я возвращался домой, в комнату, в которой успел прижиться, находясь в состоянии душевного смятения, более всего страшась выказать его перед хозяйкой и ее мамой.
Прогуливаясь по улице, дождался, пока их окна погаснут, поднялся на второй этаж, стараясь не шуметь, отпер дверь и на цыпочках прошел в свою комнату.
Утром на первый этаж, в неотделанное помещение магазина, поселили взвод. Среди солдат я заметил нарочного, вчера присланного за мной майором Спицыным.
Хозяйка совершенно невозмутимо отнеслась к вторжению. Как пишут в художественных произведениях, ни един мускул не дрогнул на ее лице.
Вечером, делясь со мной новостью, заметила, что давно ждала такого вселения.
Жизнь текла по-прежнему. Однажды хозяйка предупредила меня, что на пару дней отправится с подругой в село — надо раздобыть продукты.
После ее возвращения в городе были разбросаны бандеровские листовки с угрозами.
Вспоминая прежнее их появление, я мог бы заметить, что раз или два это случалось после таинственных ночных шорохов в нашей квартире.
Но известно: «после» — не значит «вследствие».
Сейчас, спустя почти полвека, по-прежнему не знаю: жил я на явочной квартире бандеровцев или нет? Достоверными были сведения майора Спицына или липовыми?
В порядке самооправдания замечу: моя жизнь в Калуше закончилась в первых числах августа 1945 года. За это время я не слышал об убийствах, расправах, наподобие той, что более чем год назад учинили в селе N над тремя нашими офицерами-заготовителями. Но листовки, отпечатанные на портативной машине «американка», предлагавшие убраться в Россию, видел не однажды.
