Сейм в Стокгольме был из самых бурных. Королева, поддерживаемая английскою партиею и французским резидентом г. Кампредоном, требовала передачи короны своему супругу; сторонники дома готторпского хлопотали, чтобы требование это прошло не иначе как под условием обеспечения права наследования законному наследнику; а ревнители свободы отвергали и передачу и наследование. По их мнению, королева должна была царствовать, потому что ее избрали; а после её смерти, говорили они, пусть будет избран тот, кого признают способным сделать отечество счастливым. Среди этих несогласий королева узнала из письма от своего племянника, что царь предлагает ратификацию штеттинского договора, заключенного князем Меньшиковым в 1713 году и требующего гарантии в восстановлении Шлезвига. Герцог присовокуплял, что ему было бы приятно быть обязанным за эти выгоды только милостям королевы и доброму расположению шведской нации, но что если и та и другая, при переговорах с Даниею, забудут о его интересах, он, не будучи в состоянии жить лишенный своих владений, найдется вынужденным прибегнуть к помощи упомянутой гарантии. Королева смягчилась и спешила уверить его, что с Даниею не будет заключено мира без признания его восстановления.
Принцу гессенскому, стремившемуся к приобретению короны, хотелось расположить в свою пользу царя. Вдовствующая герцогиня мекленбургская, его сестра, очень уважаемая семейством её супруга, сильно старалась употребить для этого влияние правительствующего герцога (мекленбургского), своего деверя. Извещенный о положении дел в Стокгольме, царь поручил передать герцогу: что принц, стоя уже на последней ступени трона, может воссесть на него и не нуждаясь в его мнении; но что если он считает его полезным для упрочения за собою престола, то из этого может образоваться одно из условий хорошего мирного договора. Такой двусмысленный ответ усилил подозрение, что царь замышляет отдать шведский скипетр в руки герцога голштинского.
И он действительно имел эту мысль. Для приведения её в исполнение недоставало только большей готовности со стороны герцога подчиниться безусловно его руководству. Ему наскучила наконец война; он видел род заговора в стремлении всех своих прежних союзников вознаграждать Швецию на его счет; наскучили и её снисхождения к ним. Другой король ввел бы другую систему; а Бассевич, советами которого руководился герцог, всегда имел в виду одно — соединить Россию и Швецию самым тесным союзом. Поэтому за предложением гарантии о восстановлении, заявленным королеве, последовали вскоре предложения более существенные, которые держались в тайне. Они переданы были герцогу генералом Вейсбахом, русским министром в Вене, и состояли в следующем: его королевское высочество без промедления приедет в Россию и отдаст свою участь в руки царя; он сочетается браком с одною из царевен; царь не заключит мира без действительного восстановления Шлезвига и Голштинии и уступит герцогу, как скоро он прибудет в С.-Петербург, Ливонию и Эстонию, созвав в то же время сословия обеих провинций и предложив им избрать его своим государем. Шведы горели желанием снова присоединить эти области к своей короне, а потому обеспечением для герцога их обладания ему открывался верный путь к престолу (шведскому). Но нужно непременно, чтобы всё это приведено было в исполнение, пока шведский сейм еще не распущен и пока короны не присудили принцу гессенскому. Вейсбах не переставал упрашивать герцога ехать, и если б ему удалось склонить его к этому, — очень вероятно, что царь исполнил бы всё, что обещал, в надежде видеть дочь свою королевой и иметь в Швеции короля-союзника, с помощью которого он мог бы отмстить Дании, его оставлявшей, и сломить надменность Англии, присваивавшей себе господство на Севере и стремившейся к ослаблению русского могущества в Европе, особенно же на Балтийском море (как вскоре после того доказали статьи 11-я и 17-я её трактата с Швецией), подписанного в Стокгольме 21 января 1720 года).
