Владелец машины, оправляя на ходу смятый модный костюм, явно из коллекции Джанни Версаче, побежал по тротуару следом, выплевывая изо рта то, что туда попало, и расстроенно крутя головой. Поскольку он плевался, то ругаться уже не мог, из горла выскакивали нечленораздельные, какие-то давленые звуки, будто голос этого молодого толстяка угодил под каток, да и сам он тоже под что-то угодил - под мышками его дорогого шелкового костюма мигом обозначились мокрые темные пятна, поползли на спину, к лопаткам: владелец девяносто девятого "жигуленка" потел обильно.
Он бежал за улепетывающим от него сорванцом по тротуару, напрягался, хрипел, но догнать его не мог. У мальчишки оставался хороший запас и в скорости, и в выносливости, он по-козлиному подпрыгивал, даже останавливался на бегу, дразня толстого преследователя: показывал ему язык, строил рожи, приделывал к своей круглой, коротко остриженной голове рожки, хохотал.
Студенты тем временем перемахнули через низкую трубчатую оградку, прыгнули в так неосмотрительно оставленную хозяином "девяносто девятую" с работающим мотором и, поскольку на фонаре автоматического светофора уже заполыхал, расцвел радостным подсолнухом желтый свет, а следом за ним зеленый, тут же дали газ.
Толстяк, спиной почуяв неладное, остановился, завизжал сыро, кинулся было вслед родной машине, но куда там - он опоздал безнадежно: слишком далеко убежал от своего автомобиля.
Студент, усевшийся за руль "девяносто девятой", был настоящим гонщиком - он мигом набрал хорошую скорость, из крайнего левого ряда ушел в крайний правый, подрезая всем носы, с трубным хохотом, будто в рекордном заезде, нырнул в затененный, прикрытый от солнца столетними липами проулок, сделал перегазовку и был таков.
Даже если бы какая-нибудь машина пошла сейчас за угнанной "девяносто девятой", то вряд ли бы её достала, поэтому в проулок за украденной машиной не свернул ни один автомобиль, и это Каукалова удивило: два с половиной года назад в такой лаве машин обязательно нашлось бы человек пять-шесть сочувствующих шоферов, которые взялись бы помочь толстяку, на всех парах кинулись бы вдогонку, а сейчас - ни одного человека.
Каукалов даже головой покачал в нехорошем изумлении: вон насколько почерствели люди, ныне каждый справляется со своей болью, со своей бедой в одиночку - никто не приходит на помощь, это перестало быть нормой жизни.
Толстяк, выпучив глаза и разинув рот, что-то кричал, размахивал руками, но все было тщетно - машину ему уже не вернуть.
