Стол мой всегда заставлен лекарствами, под каждой коробочкой или флакончиком бумажка, на ней я писал, что за лекарство и от чего оно принимается, это для посетителей, которые могли всегда зайти ко мне в дом.
Метрах в ста от меня жил Корнюха. По утрам я часто видел, как он, встав очень рано, в который раз перекладывал дрова. И, замечая, что он, точно птица в клетке, бьется, я думал, ну как можно так маяться из-за бабы, которая тебя не любит и даже не скрывает этого.
Он доходил до отчаяния, если узнавал, что у его жены появлялся новый друг. Жутко было тогда смотреть на Корнюху, беспомощно трясущегося и пронзительно кричащего: «Братцы вы мои милые!.. Ну почему она от стыда не проваливается, а я… проваливаюсь?»
Вместо двадцати капель валерьянки, которые я ему прописал, он выпивал весь флакон, но и это его не успокаивало. Через час он приходил ко мне, дрожа пуще прежнего, и с такой злостью сверлил меня глазами, словно я был новым другом его жены.
— Эх, если бы ты знал, как же мне нехорошо, — ударяя себя в грудь кулаком, кричал он, и мужественное до этого лицо его теряло всякий смысл. — Доктор, подскажи, ну что мне сделать?
— Надо тебе выпить что-нибудь успокоительное, — советовал я, хотя и понимал, что в его случае я ему не подмога.
А он, не дослушав, выбегал из домика и, сжимая в руках красный платок, уже никого не стыдясь, мчался на пруд…
Глупый, он надеялся, что только здесь могут навеки кончиться все его мучения. Но никто всерьез не принимал его намерения, все думали, что он шутил.
Но стоило жене приехать, как Корнюхина тоска пропадала. Придя ко мне, он, включив на всю мощность приемник, лихо отплясывал лишь ему одному понятный танец. А потом, обняв меня, шептал:
— Доктор, а ты знаешь, как только она пришла, у меня враз душа ожила.
И жалкий, беззащитный до этого мужик вновь походил на уверенного в себе человека.
— Ну, и снегу Бог дал! — остановившись у часовенки, произнес отец Николай.
На горке ребятишки украшают розами звезду. Они смеются, то и дело радостно что-то кричат.
— Все мы не зря появились на этой земле, — тихо прошептал отец Николай и перекрестился. А затем вдруг, после того как посмотрел на ребятишек, слезы появились на его глазах. — Очень жалко из жизни этой уходить… Ой… — вздрогнул он. — Что это я говорю. Когда доктор спросил меня о другой жизни, я ответил ему, что она вечная, а здесь на земле мы временно… И Преду это же самое говорил… Правда, он покаялся и пообещал, что если его выгонят, то он ко мне пойдет вначале чтецом, а потом дьяконом, — и, сложив молитвенно руки перед собой, прошептал: — Всякий человек имеет душу.
