Васька стряхнул с дула снежинки, в растерянности опустил голову.
— Никак… рука дрожит… надо немного успокоиться…
— Вот те раз! — воскликнул удивленно Корнюха и сказал мне: — Вот всегда так, попрошу меня подстрелить, все целится, целится, а не стреляет. Прошлый год три часа кряду целился, я все ждал, ждал, не вытерпел, вылез из балочки и ушел в поселок. Вернулся. Смотрю, а он все так же стоит и все так же целится. Я говорю ему: «Васька, ты нездоров». А он мне: «Почему?» — «А потому, что я давно ушел, а ты все целишься. В кого ты целишься?» Он удивленно посмотрел на меня и сказал: «А я думал, что ты ко мне спиной стал».
Вдруг Корнюха осмотрелся.
— Ой, доктор, погоди, — он забегал по балочке.
— Это надо же, его опять нигде нету, — подбежав ко мне, произнес он, запыхавшись.
— Как нету? — удивился я.
— Да вот так вот и нету.
Я не поверил глазам. Перед нами была балочка, свежий пушистый снежок в ней, рядом от меня в двух шагах лежала припорошенная снегом медицинская сумка, а в метре от нее Корнюхин топор с длинной рукояткой. Волной бегал, дергаясь этикеткой, на снежных бугорках темно-вишневый платок Нинки Копыловой. Короче, все было в балочке, не было только Васьки. Его как ветром сдуло. Он пропал. Мало того, он не оставил даже следов. Я попробовал их поискать, но не нашел.
— Не утруждайтесь, доктор, он никогда следов не оставляет, — сказал Корнюха.
Это еще больше удивило меня.
— Как так?
— Да так, — вздохнул Корнюха. — Помню, прошлой зимой он точно так же исчез. В поисках его я обследовал все закоулки, все балочки и окрестности, затем, плюнув на все, ушел в поселок. И вдруг у Нинкиного дома нахожу его. Он, посиневшими пальцами сжимая рукоятку нагана, лежал с непокрытой головой на снегу и смотрел в кашу манну (так называл Корнюха снежное небо), как мальчишка плача.
— Вася… — позвал я.
А он:
— Проходи дальше…
— Вася, — говорю я опять. — Я-то пройду, но смотри, как бы ты не замерз, — и, сняв со своей головы платок, попытался хоть кое-как укрыть его.
А он:
— Тебе русским языком сказали — проходи дальше.
А потом как заревет, похлеще баб на похоронах.
— Знать, не любит она меня, раз платки, которые я ей дарю, вам всем раздает.
— При чем здесь платки? — перебил я Корнюху.
— А притом, — Корнюха замолчал, а потом пробурчал: — Нинка не дура. Все эти платки, которые он ей дарит, ворованные.
— Как? — удивился я.
— А так. По нашей трассе эти платки возят. И вот только машины выедут из города, а Васька тут как тут. Ну а водители, чтобы он не придирался к ним, дают ему по платку.
