В голове моей все как-то спуталось. Я не знал, что и ответить.
Выйдя за больничную территорию, мы все трое, остановившись, со всей серьезностью стали рассматривать падающие снежинки. Красиво блестя на солнце, они кружились вокруг нас. Под ногами был снег, перед глазами был снег, и на нашей одежде и на наших руках был снег. Даже полузамерзшие больничные окна и те почти все были в снежинках.
— Братцы, а вы знаете что! — воскликнул вдруг Корнюха.
— Что? — спросил его грузчик.
— Меня тоже к снегу потянуло.
— Не говори глупостей, — буркнул грузчик.
Но Корнюха вдруг упал на сугроб грудью и стал загребать под себя снег.
— Ой, доктор! — воскликнул грузчик. — Смотрите, смотрите, он маленький.
— Я не маленький, — ответил ему Корнюха. — Я старенький.
И Корнюха, взяв щепотку снега, кинул ее в рот.
Мы шагали не спеша, хотелось подольше побыть со снегом. Корнюха с грузчиком, приумолкнув, шагали чуть впереди меня.
Проходя мимо рахмановского храма, Корнюха крикнул:
— Братцы, смотрите, там на колокольне кто-то есть!
Мы задрали головы. Но ничего не увидели.
Тогда Корнюха крикнул:
— Айда за мной!
Мы, подчинившись его приказу, стали лезть на колокольню. Старая, петровских времен, дубовая лестница скрипела.
К нашему удивлению, дорожка была проторена. Мало того, кто-то, поднявшись наверх, сидел там, так как обратного следа не было. Взобравшись на самый верхний ярус, я вздрогнул, на стенах справа и слева знакомым крупным почерком мелом было написано: «Делайте как я…»
Я кинулся к перекладине и замер. Были следы, был пришпиленный булавкой пуховый платок, но Виолетты не было.
— Братцы! — воскликнул вдруг радостно грузчик. — Ой, а какие тут снежинки! — И он, улыбаясь, подставил руки под снежный поток.
Мы стояли на колокольне под сверкающим солнцем с непокрытыми головами, так как нам почему-то стало жарко. Изумленные и высотой колокольни, и снежным простором, который отсюда виделся на многие километры, мы, засмеявшись, от радости ударили в один колокол, потом в другой. И строгие колокольные звуки, сохраняя нотное равновесие, зазвучали сильно и грустно.
— Ау!.. Ау!.. — вдруг закричал грузчик, от удовольствия качаясь в такт звукам и обсыпая снегом голову.
Глаза смеются. Он не чувствует ни ветра, ни мороза. Приподнимаясь на цыпочки, он что есть мочи дергает за веревку главный колокол и от счастья смеется.
Перед собой я вижу рахмановскую деревушку, расположившуюся при дороге ровным рядком. Воздух над деревней пахнет печеным хлебом. Проваливаясь по пояс в сугроб, звонко и радостно что-то напевая, наш водовоз, одетый в красный тулуп и сопровождаемый лающей стаей разнокалиберных собак, тащит под уздцы лошадку, на которой сидит статная баба. Всмотревшись, я замираю. Да, так и есть, это Нинка. На какой-то миг утихает поземка, и я даже успеваю рассмотреть ее два непокорных локона и оранжевый воротничок ее модного платья.
