— Франсуа! Франсуа! — позвала приехавшая в тот день в Шатеньрэ Жанна. — К столу!
Разве Бебе не пыталась сто раз, тысячу раз… То, что он принял за безразличие или за послушание.
Она смирилась с мадам Фламан. Каждый вечер, он был в этом уверен, в то время, когда машинально целовал ее в лоб или в щеку, она, должно быть, глубоко вздыхала, чтобы определить был ли он в тот день…
А он был весел, полон энергии. Ему хорошо работалось. Дела шли хорошо. Донжи создали в городе много нового. Сто, двести, пятьсот горожан отныне были обязаны Донжам, их усилиям, — Франсуа и его брата.
— С сегодняшнего дня мы официальные поставщики Интендантства…
— А-а!
Она, словно из вежливости, улыбалась, а он>; злился, что Бебе не разделяет его радости. Но разве она не провела весь день в холоде одиночества?
— Это тебя не радует?
— Конечно радует. Ты уходишь вечером?
— Мне нужно сходить к адвокату по поводу контракта.
— Мне хотелось показать тебе занавески, которые я выбрала для маленькой гостиной…
Неопределенный жест. Это ведь касалось ее одной. Он еще должен заниматься какими-то занавесками для маленькой гостиной! Висевшие там, еще с родительских времен занавески, разве они были плохи?
— Я вернусь довольно поздно. Не жди меня.
И всегда в себе, в складках одежды, в дыхании кожи, он приносил извне живительный воздух, который она считала неприемлемым.
— Ты спишь?
Она не отвечала. Он знал, что она не спала. Это раздражало его и особенно потому, что она притворялась спящей, чтобы он не знал, что она ждала его, прислушиваясь к малейшим шорохам…
Он ничего не понял!
— Если бы я совсем не любил тебя, я бы не женился.
Следовательно, раз он на ней женился…
Полоса света расширялась. Неясный силуэт, волосы в бигудях.
— Послушай, Франсуа, — пробормотала Жанна. — Примика снотворное. Вот уже битый час я слышу, как ты ворочаешься и вздыхаешь. Я накапаю двадцать капель. Выпей! Если это будет продолжаться, то у всего дома будут издерганы нервы, как у моей бедной сестры.
— Располагайтесь, мосье Донж…
Какое-то время мосье Бонифас молчал, он набивал себе в ноздри табак, поглядывая на Донжа так строго, как смотрит преподаватель на экзаменуемого.
— Мы, кажется, встречались у моей родственницы Деспре-Мулинь, не так ли?
— Вы спутали меня с братом, Феликсом…
Несомненно, мосье Бонифас приучился нюхать табак во Дворце Правосудия. И делал это грубо. Крошки табака рассыпались по бороде и нагруднику. Во Дворце одеяние адвоката выглядело более опрятным. Неухоженными были его ногти. Всю эту грязь он носил на себе как-то агрессивно, словно это был внешний признак его неподкупности.
