…Несколько минут, или лет, или столетий — какая разница, — царила тишина. Это потому, что, когда прозвучит голос святого или святой, все должны замолкнуть, пока сказанное не врастет в дух и плоть Земли — или отторгнется землей. Такова ЕГО воля.
Все молчало, а пространство вокруг еле заметно светлело или просто становилось шире.
Когда время прошло, Бутов спросил:
— Но почему вы не дали мне вместе со знанием еще хотя бы год? Я бы жил иначе.
— Я и братья мои должны изгонять разменявшихся, тех, которые с душонкой, а не душой.
— И я из тех? — спросил Бутов. — Суд только начался, и видеть будущее нам не дано. Приговор себе ты вынесешь сам, не сразу и не зная, что вот это твое слово, твои видения войдут в приговор и все решат. Пойми: человеку дарованы не одна, а две жизни, он осужден не на одну, а на две жизни. И от того, как он сумеет пройти через вторую — жизнь воспоминаний, — зависит его будущее в смерти.
Когда Некто замолк, очень издалека донесся шепелявый, запинающийся голос Р.:
— Вы понимаете?! Каждый обязан это понять. Пусть даже только к старости, пусть даже после смерти. Те, кто поймут…
— Воскреснут? — спросил Бутов.
— Нет, нет! Но они превратятся в травы, цветы, деревья. А те, кто не понял, — они исчезнут в ничто.
— И вы исчезли в ничто?
— Нет, нет! Каждую весну мой прах дает жизнь голубому перелеску, который цветет неделю; у нас весна очень коротка. Но это так много — неделя под солнцем. А после цветок поедает олениха, и я становлюсь ее плотью, молоком, которым она поит свое дитя. Вы поняли?
— А если взглянуть на жизнь с высшей точки? — после долгого молчания спросил Бутов.
— А у тебя она была — высшая точка?
— Не знаю… Может быть, в войну, когда на фронте?!.. Нет, не знаю. Во всяком случае, на фронте никто из нас не лгал; мы были свободны от вечной «повинности лжи»… Или там только почти свободны?!
Мертвому Бутову снова видится: он идет по тускло освещенному пыльными плафонами коридору. Было ли это до той обзорной лекции или после — вспомнить он не может.
…Он торопится. Ему предстоит досрочная сдача экзамена по курсу «История экономических учений».
Задумавшись, Бутов почти наталкивается на Р., который стоит посредине сумрачного коридора.
— Я опоздал? Вы уходите?
— Что вы!.. — Р. подносит палец к губам и продолжает почти неслышным шепотом. — Я специально ждал вас, чтобы предварить о некоторых существенных обстоятельствах… Я, видите ли, освобожден; несколько странное производное от «свобода», но ведь не одному этому слову приходится переучиваться, не правда ли? Меня освободили от заведования кафедрой. Вы понимаете — из брахманов перечислен в «неприкасаемые». Но права принимать зачеты пока не лишен. Все-таки, может быть, благоразумнее пойти к другому преподавателю… Контакты с нашим братом «неприкасаемым» не очень поощряются.
