— И что вы там копаетесь, черт бы вас драл, а? — заорал он, обернувшись к перевозчикам, которые быстро гребли обратно.
— Не могли раньше, отче! Взбесился конь, не хотел выходить, бьет и бьет ногами, мельника в бедро ударил…
— Та-а-ак?! Что за дьявол засел в нем сегодня?! А как сам-то, не убился?
— Он-то не убился, отче, а вот мельнику придется дней пять отлеживаться, не меньше…
— Та-а-ак? А фратеры все дома?
— Дома, вон сидят перед монастырем…
— Ну, влезай! — крикнул он племяннику, садясь на корму.
Баконя вытер ладонью глаза и примостился на носу. Когда выплыли на середину реки, мальчик взглянул вниз на воду, но у него закружилась голова, и он ухватился за борт. И так сидел, кланяясь при каждом ударе весел, покуда снова не раздалось гоготание.
— Что это? Птица какая, что ли? — шепотом спросил он перевозчиков.
— Это огромнейший зверь… — ответил один из них.
— Который тебя сожрет, если не будешь смотреть в оба, — добавил другой.
Баконя выпятил грудь и, насмешливо смерив взглядом эту монастырскую голытьбу в синих полосатых штанах, повернулся к ним спиной, а когда лодка подошла к пристани, ловко спрыгнул на помост. Перевозчики вывели под руки Брне и улеглись под ракитой.
Дядя и племянник молча двинулись через дубраву. На старых дубах оставались еще листья, но еще больше их шуршало под ногами. Прошли шагов пятьдесят, и внезапно перед взором Бакони открылся луг, а за ним из-за посаженных в два ряда высоких деревьев вырос воистину волшебный дворец.
Так, по крайней мере, показалось Баконе, и он остановился как вкопанный, разинув рот и вытаращив глаза.
— Приложишься к руке каждого фратера и каждому поклонишься, понял? Та-а-ак! Потом отойдешь в сторонку и будешь стоять без шапки, понял? Та-а-ак! — Все это фра Брне произнес, не глядя на племянника, и, ускорив шаги, пошел вперед.
Не в силах оторвать восхищенного взгляда от монастыря, Баконя испугался, когда до него донесся гомон голосов:
— Во веки веков благословенны Иисус и Мария, фра Брне!
Было на что посмотреть Баконе!
Семь фратеров восседали на скамье под орехами. Кого-кого только не создает господь бог! Лишь двое из них были тощие-претощие, у остальных животы раздутые, шеи толстые, щеки вот-вот лопнут, губы отвисшие. И все бритые.
— Так это, значит, твой племянник? — спросил самый старый, передвинув очки с носа на лоб.
— Он… Ну-ка, выполняй свой долг.
Баконя приложился по очереди к семи рукам, поклонился семь раз и, вертя в руках шапку, возвратился на прежнее место.
