Совлечение с пути, ведущего к обретению надёжной духовной опоры, – пути к Богу В. Курносенко воспринимает как явление всеобщее, глобальное. Роман изобилует подобными примерами. Но, на мой взгляд, наибольшего эмоционального воздействия писатель достигает в рассказах, где остриё анализа направляет не на других , а на себя .
На первый взгляд странным кажется запоздалое желание автора покаяться в своей вине перед Сеней. Причём покаяться публично, что труднее, стыднее и больнее. Подобно посыпанию раны солью. Но зачем? То, что автор несправедливо бросил тень на конкретного человека, вряд ли придёт читателю в голову, тем более что это уже литературный герой. Не человек, а его образ, да ещё под дважды вымышленными именами. Так что покаяние это скорее символическое – демонстративное вынимание бревна из собственного глаза. Этот процесс происходит не без внутреннего сопротивления: так повествователь вынужден признать, что честен Сеня «как раз в папу», но не разрешает себе забыть, в каком ведомстве этот папа служит. А оказавшись с ним в больнице у постели его сына и своего одногруппника, получившего «второй и опять обширнейший трансмуральный инфаркт», автор видит: «От неподъёмного горя в нём ослабело извечное их гэбистское напряжение, и он, отец Сени, снова стал видимым».
Нельзя не почувствовать здесь беспощадной строгости к себе и стремления понять другого – той напряжённой духовной работы, что дарует способность яснее и глубже видеть суть вещей.
В море беллетристики
Книжный ряд / Библиосфера / Журнальный вариант
Теги: Илья Дроканов , Пароль прежний
Илья Дроканов. Пароль прежний, «Подвиг», № 2, 2017
Беллетристика не должна стремиться занять место прозы, конкурировать в масштабе психологических и философских проблем. Но даже в последней трети XIX века в пореформенной России, буржуазной и разночинной, массово устремившейся к зарабатыванию денег, изменился и труд писателя: постепенно мысль о том, что от литературы можно получать доход, перестала восприниматься как безнравственная. Гонорары писателей первой десятки были огромными, и всё же большинство русских авторов стыдились писать на потребу дня. Даже авторы детективов, такие, как, например, Александр Амфитеатров, отражали в своих книгах общественные проблемы. Сейчас обстановка изменилась: авторы исторической беллетристики, выражаясь в литературоведческих терминах, структурируют чистый жанр, тщательно выпалывая ростки познавательного, просветительского. Возможно, удачное и беспримесное воплощение увлекательной интриги интересно в техническом смысле, но такого не выходит в силу традиции: русская литература этим почти не занималась, считая не стоящим усилий. «Исторические» произведения Бориса Акунина не могут считаться чистым жанром потому, что автор, будучи не в силах самостоятельно, полностью из головы создать интригу, призывает на помощь историю, в благодарность безжалостно её коверкая. А в произведениях нижегородца Николая Свечина, идущего по пути исторического детектива, всё же можно найти серьёзное количество достоверных, хоть и малоизвестных исторических подробностей, которые сообщают текстам этого автора известную респектабельность. Романы Ильи Дроканова о морской разведке полностью основаны на исторических событиях, скрытых до этого времени в секретных архивах.
