— Само собой, речь идет только о моей жизни?
— Да. И только о ней.
— Прости, — твердо ответил Жак, — но думаю, что этот разговор пора закончить. Ты сама-то веришь, что даже если я получу помилование ценой жизни моего друга, то переживу его больше чем на месяц?
— Ладно, — сказала Витториа, недобро сверкнув глазами, — у меня очень мало времени, а ночь уже подходит к концу. То, что с тобой произошло, — не твоя и не моя вина. Просто ты очень неудачно оказался в ненужное время в ненужном месте. Но черт меня побери, если я не думаю о тебе с того самого дня, как увидела впервые! Так что единственное, чем я хоть немного могу тебе отплатить за все, — это вот… — С этими словами она отстегнула на шее фибулу и отбросила на охапку сена свой плащ. Теперь все одеяние молодой женщины составляли только башмачки из кроваво-красного бархата и рубиновое колье.
Жак широко раскрыл глаза и почувствовал, как в нем, заглушая все — страх смерти, любовь к оставленной жене, ненависть к императорской шпионке, — вскипает неудержимое, первобытное желание. В больших, напоминающих капли крови драгоценных камнях, отражаясь от факела, плясали адовым светом огоньки, и такими же кровавыми полосками чернели, потянувшись к нему, тонкие чувственные губы. Витториа впилась в него, словно голодный упырь, и, потянув на себя, опустилась на лежанку. Мысли у Жака спутались. Из потока бессвязных слов выскочили непонятным образом две фразы, принадлежащие, как ни странно, Роберу. «Где наша не пропадала!» — словно прошептал ему на ухо де Мерлан, в то время как тонкие пальчики проникли под камизу и ловкими, привычными движениями начали распускать завязки у брэ.
Когда Жак вошел в Витторию, а если точнее, то возбужденная до невозможности женщина сама оседлала его, тот же голос рассудительно произнес: «Как говорил покойный граф Гуго де Ретель: „Господь не выдаст — вепрь не съест"». После этого все в глазах у Жака померкло, мыслей и слов в голове не осталось, и время изменило свой бег. Того, что происходило сейчас между ними, он не испытывал никогда в жизни. Он даже представить себе не мог, что «это» может быть таким ярким, сильным и всепоглощающим. Он вернулся к реальности только тогда, когда они вдвоем одновременно издали протяжный нутряной стон.
Пока Жак возвращался с небес на землю, Витториа, не говоря ни слова, поднялась, накинула валяющийся в стороне скомканный плащ и скрылась за дверью. «Если такая любовь возможна в раю, — не в силах пошевелиться, подумал Жак, — то я, пожалуй, не очень-то и боюсь завтрашней казни».
