хе, пятнадцать – до чего ж была пухленькая и вульгарненькая, правда, кто видел, говорили: вся задница из шрамов, что твой арбуз: забрало до этого здесь в сеялку – она приехала летом и ошивалась с нами – мы-то шершни, а у Фомы ужо был период созреваний – он был особенно похабен на словах или юбки задирал – просвещал нас, картавя. Один раз Леночка пошла в Фомин туалет, мы стоим, а Фома вломился к ней, стала трепыхаться и орать, а потом стонать и выходит через пять минут вся скомканная, довольная и растрёпанная – даже волосы в красноватой массе, но то была не кровь… До чего ж человек приспособлен к себе! А помнишь, как всем классом вы навалились на меня и по чьему-то злобному почину хотели снять с меня штаны… в том числе и ты, но, конечно, не всё сразу получается – учиться надо, с годами… потом раз бежать, а я слёжу схватил тебя, причём за штаны, за трусики, они стянулись довольно-таки, и ты лежишь навзничь в хорошей позе, правда я тогда не понимал всей прелести… гм… и поскольку был аффектен, по инерции залепил тебе, уже бегущей, осколочком вот такого-ого кирпичища по черепной коробочке! Как ожила-а! Как ты сильна, ты меня задушишь! Не надо насилия, не надо анархии, прошу тебя… Ну вот этого уже не прощу! давай! Как ты тверда, горяча и темна! я не вижу… Всё уходит из моей жизни, из её настоящего момента, вот – мгновение – нет ничего. Ничего? ничего! ничего… ничего.
Я очнулся в темноте. Тикают часы, узкая полоска света из расшторенного окна, фурычет кот на сундуке, за шторкой сопит во сне бабаня – всё как всегда, всё – до редкого капанья от дождя в бачок во дворе и неразмеренного заглядывания в окно тени от моих постиранных штанов. Полежав так с минуту, я подумал: могу ли я верить в это, когда знаю, где б я ни был, просыпаясь или просто закрыв глаза и оставив мысли, ощущаю себя здесь, вернее, там – у бабушки. Я очнулся ещё раз, и что я могу констатировать? Могу ли я консп… констатировать?
Я лежал. Здесь ли моё тело? Руки мои черны и липки. И куда ни плюнь, то же самое.
I.
Мы с отцом поехали <сегодня> за клубникой, с нами был и брат. Всю дорогу почти я спал или смотрел в небо, лёжа на заднем сиденье. От дома мы отъехали на 100 километров. Здесь был совхоз, который выращивает клубнику на полях. Мы оставили машину в тени, а сами собирали остатки клубники, заползая на корточках всё дальше. От жары у меня потемнело в глазах, всё тело покрылось грязью. Я и брат зашли к самому краю, а отец был ещё у того края. Вокруг нас вились другие собиратели. К отцу подошёл загорелый и сухой тип, казалось, с серо-коричневым лицом, в одних трусах с клубничными пятнами. Я посмотрел: длинная чёлка и плохое лицо. Брат сказал, что просит бензина. Я стал собирать, всё тело ломило, особенно шею.
