Я зашёл, хлопнув ладонью об гладкую побелку – кто-то здесь. В полсекунды я был размят меж двух ударов-движений: распахнуть куртку и – выскочить вон. Я услышал Янушку и различил едва привыкшим зрением: поза ее была неестественна, она ругнулась и простонала – всё вместе. Размятость я ощутил: и в голове, и во всех внутренностях, в сердце, наверно, во-первых, но я не столь привык его дифференцировать… Потом, по-моему, она сказала: «Помоги мне встать», а может и нет, или это вырвалось у меня… нет, вернее, внутри… как-то что-то «переклинило»… Яночка! Вот она!.. Да, это она… она попала ножкой в дырочку… и в грязь… как это трогательно и смешно… из-за меня, наверное… согнутой коленкой, что ль, заклинила?!. Отверстие квадратное, маленькое… Между прочим, яма под сортиром глубиной метров восемь – так мне казалось, когда мне было годика так четыре – помню, мой дружбан (впрочем, не дружбан, а дерьмо и дебил!) – он был постарше – залез как-то туда, под низ, сортир был ещё новый, и на переменах смотрел вверх, его, конечно, обо… ли… Яночка, что ж ты это, Янечка?! Да ты дай… хоть за шею схвати!.. Причём он обратно выбраться не смог, стал орать, но никто не соизволил, а призвали родителей. Я-то был не такой дубок – сделал лесенку, песенку, залез туда, причём с двумя подругами, и, помнится, смотрел на них, а они были очень рады такой интимной обстановке и не чуждались меня, тем более, что наверху, кроме одной учительницы, никто не заходил – в общем, все мы измазались – тьпфю! – и нам опять же задали взбучки, и ещё за то, кстати, что девочки были очень рады всему и кричали: «Мы задули!» Вот она какая ты тёплая. Да, ты грязная. Нельзя же так. А я тоже ж ведь хочу в туалет, очень сильно. Я хочу тебя так. Почему ж ты никогда не давалась мне в руки, не удостаивала даже честью какой-нибудь совместной работёнки, или, например, прогулки?! Думаешь, мне не было больно и нестерпимо от каждого твоего смешка с другими, от каждой твоей улыбочки рядом со мной! да, я – дерьмо, а что я могу поделать?! Тем более, сейчас! ха! А! как я!.. А только посмотришь на все видоизменения твоих поз, твоих ног в спортивных трико – складки, складочки, вкладочки, впадочки, натяжения, прояснения! – хоронишь и хранишь эти снимки вместе с лучшими своими файлами я, каждый день пересчитывая и оживляя – вот кукольная анимация! Сейчас я тебя пересчитал – теперь же оживлю. И руки уходят в тебя. Мне почему-то это до боли знакомо… Помнишь, Яна, во втором классе, мы играли на куче мешков с удобрением – руки, обхватив мешок, впиваются, врываются пальцами в полиэтиленовую кожицу и выпускают сыпучую, тёплую почему-то муку. Какая тактильная тактика! Мы все перепачкались в этих химикатах, розовые и одуревшие от запаха, стали валяться, кувыркаться, рвать всё… Это было первое мое «буйство», а и твоё тоже. А как тебя Фома ткнул лицом в мешок! Ты чуть не подохла… то есть не задохнулась – потом три дня лечила глаза в райбольнице и не ходила в школу… Кстати, какая символичность! Какая личность! Трансплантация личности, прививка, как у деревьев и кустов, только дичок-то – ты! Прививка дичка к плодовому… мне!.. больничная будничность… Как этот прыщавый акселерат Фома тоже в той поре учудил: ему было тринадцать, по-моему, а Ленке московской, Арбуз
