Со слов его: учиться не хотел…
Он очень быстро говорил фальцетом
И, любив выпить, долго не пьянел.
Он был со мною квартирант в той части,
Я начинал служить там и жил с ним,
И он хотел, чтоб я был соучастник…
А, выпив, был безудержно болтлив.
Я часто вечерами шел сам гулять,
А приходил – он был уж «на бровях»…
Шумел, с подушки висела его прядь,
Он спал в нее, аж и лицом увяз.
Он был «старлей», по части он дежурил.
А я лишь «лейтенантик молодой».
В субботу если предавался дурям
И… Мне это могло грозить бедой!
Однажды чуть не приключилось это…
Начальство в буднях, в субботу – нету.
Он, придя пьяным, тыкал пистолетом:
– Со мной ты выпьешь? – он ждал ответа.
Я сам пришел со своего дежурства,
Ходил я ночью на посты, устал.
Я не хотел влезать в его безумства…
Он издевался, он меня «достал».
Не выдержав, его убрал я руку.
И он в лицо мне прямо резанул:
– Вы все, нерусские – такие суки!
Я в детстве жил в селе средь вас, грязнуль…
Не выпьешь с вами, не договоришься,
Всегда есть отговорка: «Не могу!»…
В молельне вашей – как звать ее? – толпища!
И женитесь вы лишь в своем кругу.
Открытие меня ошеломило:
– Так вот какой ты, партийный воин!
И хама откровенность изумила,
Он с детства гадость сию усвоил.
А протрезвев, пришел он извиняться.
Ну хорошо, что не сказал мне: «жид».
Я сделал вид – простил сего паяца…
Но кто обиды боль мне приглушит?
Пришлось мне жить там с ним до увольненья.
Я никому не говорил вокруг…
Склок не хотел, я знал – будут гоненья,
Я знал – меня не взял он на испуг.
Я жил в России в очень разных средах,
Но этот дух всегда почти один…
И побывал я в разных камуфлетах,
Дух юдофобства в их крови един.
