Коль верю в сказки – поделом.
«Оклад небес, судьбы опала…»
Оклад небес, судьбы опала…
Переживём, неровен час.
Пускай любовь не правит бала,
зато и не обходит нас.
И пусть даёт всего целковый
и разливает горький хмель, —
сюжет, давно уже не новый,
свою оправдывает цель
и по своим законам делит
и взлёт, и горечь, и покой.
Сентябрь листву небрежно стелет
фатально щедрою рукой.
Время лечит. И я это знаю наверняка.
Но к тебе эта формула просто неприменима,
ты мгновенно срываешься из-за каждого пустяка,
как срывается дождь с небес на бредущего пилигрима.
Ты сказал: когда-то обидели, и не раз,
до сих пор не вытравить из души обиду.
Только боль и горечь твоих беспардонных фраз
привести любого смогли бы к душевному суициду.
И коль скажешь снова, что был бесконечно бит
и всему научился в жестокой моральной схватке,
ни за что не поверю – ты просто играешь гамбит
по какой-то своей беспредельно циничной раскладке.
«Как ураган и как благая весть…»
Как ураган и как благая весть —
незаурядность, мудрость, нежность, честь.
Подумалось: о, Господи, сбылось!
…Привиделось, приснилось, пронеслось.
Отозвалось, откликнулось и – в прах.
Осталось горьким ветром на губах,
следами на нетронутом песке
да счастьем, что висит на волоске,
и жаром от каминного огня, —
лишь тенью от тебя и от меня.
Нарисуй мне день. Пусть добром богат
будет долгий год. Пусть гудит пчела,
золотой рассвет перейдёт в закат
и сожжет обиды мои дотла.
В неоплатном буду всю жизнь долгу,
изменю судьбу, отведу свой страх.
Я сумею, думаю, что смогу
претерпеть ниспосланный небом крах.
Нарисуй жасмин, а потом левкой
и залитый солнцем заморский град.
И оставь автограф одной строкой:
«Жду, люблю, бесконечно рад».
Я не хотела этих слёз
и не хотела этой боли.
Скажи, о Господи, доколе
я буду принимать всерьёз
и ветер слов, и праздность чувства?
Пора постичь игры искусство.
Доколе буду горевать
по сердца искренним порывам?
Они порой подобны взрывам
и нам не могут даровать
покой и комнатное счастье.
Зато они – души причастье.
Налей бокал. Пускай вино
притупит все воспоминанья,
блеск восхитительный признанья,
всё то, что мне не суждено,
всё то, что дорого и мило
ещё совсем недавно было
и что безудержно влечёт
наперекор души запретам.
Я вновь накладываю вето,
твердя слова наперечёт.
О Господи, за что мне это?
Ужели жизни давний счёт?
«Тополей тугой колчан за околицей…»
Тополей тугой колчан за околицей,
и колодезный журавль словно молится.
Отгорит моя душа и состарится, —
