Стоп мотор. Мы играем бесчисленный дубль.
Мы не сможем с нуля. Так побойся хотя бы уж Бога.
Ну зачем тебе счастье пустое за ломаный рубль,
если солнце маячит почти что совсем у порога?
«Вы меня рассмотрели средь множества лиц…»
Вы меня рассмотрели средь множества лиц —
я ведь тоже пила с одного лишь лица.
Только мы проиграли наш жизненный блиц:
в девять граммов души – девять граммов свинца.
Нашу светлую жизнь ни Всевышний не спас,
ни серебряный звон, ни святая слеза.
В этой гулкой ночи тихо смотрят на нас
ярких звёзд образа, образа.
Нежно-палевый цвет ваших пристальных глаз
при рожденьи вам Господом дан,
а изящный рефрен ваших вычурных фраз —
лишь обман, лишь обман, лишь обман.
Небо звуки упрямо слагает в хорал,
расстилает кисейное звёзд полотно.
Уплывает луны снежно-белый овал, —
только мне всё одно, всё одно.
«Пой, тальянка, жги, тальянка!..»
Пой, тальянка, жги, тальянка!
Звуки больно хороши.
Клавиш мелких перебранка —
как спасение души.
Переливы, переборы —
в них и нежность, и огонь,
нескончаемые споры —
а потом – ладонь в ладонь.
Неказистая гармошка —
голос чистый, как слеза.
Снова ссоры злая кошка
заглянула нам в глаза.
Разлюбезная тальянка,
неуёмная гармонь!
Нынче с милым перебранка,
чтоб потом – ладонь в ладонь.
«Дождит, и мысли тихо мечутся…»
Дождит, и мысли тихо мечутся.
Плащ неба серого повис.
И снова я за всё ответчица —
бессменный праведник кулис.
Не обольщусь ни злым, ни краденым,
не сотворю любви назло.
Поверь, неправым и неправедным
непоправимо «повезло».
Враждою горе не избудется,
а только ляжет коркой льда.
Душа скукожится, простудится —
и навсегда, и навсегда…
Когда-то верила тебе,
мой златоуст.
А нынче правлю по судьбе
сорокоуст.
Тебя я видела порой
и без прикрас,
мой словоблудливый герой,
калиф на час.
Ты мне так много обещал —
почти весь мир,
но все слова поистаскал
свои до дыр.
Я до безумия сыта
твоим враньём.
Какая ж это маета —
наш фарс вдвоём!
Ну давай же погасим боль,
как рассвет свечи.
Навалилась тугой сумой
и гнетёт плечи
недосказанность, а порой
тяготит и ясность.
Я хочу, наконец, понять,
какова причастность
твоих глаз, твоего плеча
к вековой грусти,
где высоких словес и фраз
роковое устье,
как глубоких душевных ран
и обид мускус
заставляет ныть и дрожать
каждый мускул,
каждый нерв звенеть
верхним «ля» октавы.
Нашей жизни читаю вновь
пустоты главы.
[5]
Вспоминать и плакаться негоже,
всё однажды в памяти сотру.
Счастья оголтелого рогожа
плещется, как парус на ветру.
Словно перед дальнею дорогой,
