— Нет…
— Неужто бросила? — ахнула мать.
— На Аксинью-соседку оставила. Емельянову. А Ванька тоже здесь?
— Да. Вам Макарка, небось, передал?
— Он тоже был. Только сперва дядька чужой зашел. Мама, как ты? Когда вас выпустят?
— Ох, и не знаю, Улька… Проси Витьку помочь, больше ничего тут не поделать.
— Мама!
— Про Дуньку слышно что?
— Нет…
Краем глаза Ульяна заметила, как к провожатому подошел другой полицейский и что-то шепнул на ухо. Тот кивнул.
— Голодные? — прижав к глазам кулак, спросила Матрена.
— Нет, мама. Ты не тревожься. Дети каждый день рыбу ловят. Я пеку.
— Ох, горюшко…
— Ну все, повидались и полно. Пошли, — городовой взял Ульяну за плечо, отстранил от оконца.
— Мамочка, мы тебя ждем! — закричала она.
— Улюшка!
Однако пошли не к выходу, а дальше по коридору. Затем свернули, встали у порога тесного кабинета.
— Вот, как просили.
Всклокоченный небольшой человек, сидевший за столом, глянул — будто ножом пырнул.
— Стало быть, Митрофановой дочь. Ну, проходи.
Не дожидаясь, пока Ульяна послушается, полицейский ввел ее, бросил на стул.
— Как зовут?
Она молчала, размазывая ладонью слезы по щекам.
— Немая?
— Куда там. Только трещала, что твоя сорока.
— О чем?
— Про брата, который им деньгами помог.
— Что, и другой есть? Не наш?
— Вроде того.
— Сколько ж их там? Надо самим проверить.
— Да, еще про какую-то Аксинью Емельяниху вспоминала.
— Это та, бирюлевская… Стоило бы и к ней как-нибудь наведаться. Ну так что, девка безымянная? Будешь говорить по-хорошему?
Какой там — говорить. Ульяна едва дышала — от страху и переживаний горло словно перекрыл ком.
— Что твоя мать делала раньше, лет шесть назад, знаешь?
Ульяна вытаращилась с ужасом и быстро покачала головой.
— Не может быть. Поди, уже большая была. Должна знать. Как зовут? — обратился взлохмаченный к полицейскому.
— Не спросили…
— Ну, стало быть, не скажет — к остальным посадим.
— Нельзя мне! — пуще прежнего перепугалась Ульяна. — Дома брат с сестрой. Маленькие. С голоду помрут. Ульяна я.
— Хорошо… Так что, Ульяна? Припомнишь чего?
Закусив кожу на ладони белыми ровными зубами, Матренина дочь призадумалась. Молчать вовсе — нельзя. Лишнего сболтнуть — еще хуже.
— Мама в прислугах работала…
— У кого?
— У разных. У госпожи долго…
Ох, зря.
— У какой госпожи?
— Не помню. Мама все говорила: иду к госпоже.
— А потом?
— Вроде, к другим перешла.
— Почему?
— Не знаю.
Всклокоченный неприятно рассмеялся.
— Ну ладно. Хватит на сегодня. Отпускай.
Выйдя из участка, Ульяна опрометью бросилась домой. Сама не заметила, как преодолела дорогу, изрядно долгую.
