— Сейчас я уйду, — сказал он, — но мне надо быть уверенным, что когда пробьет четыре, они уже будут знать все. Поклянись, что скажешь!
У нее все так же стучали зубы.
— Ты должна сказать. Сказать, а потом стерпеть все, что они тебе за это сделают. Думай о том, что вечером я приду и дам слово жениться на тебе. Думай о вечере, соберись с силами и скажи. Тебе будет трудно только четыре часа, а потом приду я и все самое трудное возьму на себя. Я это сделаю сегодня вечером и буду делать всю жизнь.
Тогда она опустила голову и пообещала:
— Еще не знаю как, но я скажу…
— До четырех.
Он заглянул ей в глаза и продолжал:
— Ты боишься. Боишься до смерти. Боишься, а я не хочу, чтобы ты боялась. Я хочу, чтобы ты им это сказала смело. Покажи, как ты скажешь. Ну, покажи!
Она стала тихонько плакать.
— Пошли! — позвал он и потянул ее за собой. — Пойдем вместе к тебе, и я им все скажу.
Она вырвалась и быстро стала на прежнее место.
— Они изобьют тебя до смерти. Убьют!
Он подошел и опять обнял ее.
— Не убьют. Изобьют до полусмерти, но не убьют. И я не позволю им тебя запугивать!
Тогда Ванда повторила:
— Хорошо. Я скажу. Когда услышишь, что бьет четыре, считай, что они уже все знают.
— Может, тебе нужны деньги?
— Я не смею…
— Ванда, ради бога, не своди меня с ума этими глупостями!
— Тогда дай мне тысячу или полторы. Я куплю эластичный пояс.
Этторе дал ей деньги, и она, пятясь, стала потихоньку отходить от него. Он остался стоять на прежнем, месте и, не спуская с нее глаз, через каждые три ее шага повторял:
— Скажи им все. И не бойся. А ты боишься. Боишься.
Потом подбежал к ней, обнял.
— Ты боишься. Я не хочу, чтобы ты боялась. Ты — моя жена, и я хочу, чтобы ты никогда никого не боялась. А, черт, я сам чуть не реву. Я готов поубивать всех твоих из-за того, что ты их боишься!
Она взволнованно проговорила:
— Я им скажу. Боюсь ужасно, но все равно я довольна. Для отца и матери главное, что ты станешь моим мужем, и я так счастлива, что, конечно, должна немного за это поплатиться.
Он повторил:
— Скажи им. Я приду в восемь. Вы поужинаете к восьми?
Она кивнула.
Они никак не могли разнять руки, сжимая их до боли. Наконец рывком разъединились и пошли в разные стороны.
Этторе бродил по городу и ждал, когда пробьет четыре, а перед глазами у него все время маячили кулаки шорника и двух его сыновей. Он уговаривал себя думать только о Ванде и о том, что ей придется вытерпеть, прежде чем появится он и возьмет всю тяжесть вины на себя, но никак не мог отвязаться от мысли об ожидающих его кулаках.
