Выпятив губу, она отрицательно покачала головой.
— Видела, видела! — закричал он. — Ты приходила шпионить за мной, подглядывать, вправду ли я работаю или, может, пошел купаться на речку.
— Это тебе приснилось.
— Лгунья, мерзкая лгунья! — продолжал кричать он, и мать снова опустила голову. — Меня заставляли возить раствор из бетономешалки, целый день я бегал взад и вперед с тачкой, как проклятый. В партизанах я командовал двадцатью бойцами, и такая работа не по мне. Отец меня понял, и когда я ему все объяснил, он ничего не сказал, потому что он мужчина и…
— Твой отец дурак, несчастный дурак!
— Не смей называть дураком моего отца!
— Я могу говорить о твоем отце что угодно, называть его как пожелаю, только я одна! Твой отец дурак, он слеп, и ты его водишь за нос как хочешь, потому он никогда с тобой и не ссорится. Мы ругаемся с тобой, потому что я-то не дура, меня ты не проведешь, я знаю, что ты хочешь сказать, еще прежде, чем ты откроешь рот, вот почему мы ссоримся с тобой! — Она, казалось, опьянела от самодовольства и, уперев руки в бока, чуть не приплясывала.
Этторе сказал:
— Ты хитрая, ты умней его, этим ты его переплюнула, но я предпочитаю отца, хоть ты и называешь его дураком. Я отдаю предпочтение отцу, я люблю его больше, чем тебя, и если бы встал вопрос, кого из вас двоих оставить умирать, я, не задумываясь ни минуты, оставил бы тебя!
Тут Этторе и его мать оба страшно побледнели и замолчали.
Потом Этторе кинулся к матери, обнял ее за плечи и спрятал лицо в ее седых волосах, а она отталкивала его, упираясь в него руками и коленями, и кричала:
— Оставь меня, не тронь, уйди, чтобы я никогда тебя не видела.
Она разрыдалась, обливая слезами его голую шею, все еще отбиваясь, а он все крепче прижимал ее к себе так, что оба чуть не упали. Рывком восстановив равновесие, Этторе крикнул:
— Лучше не отбивайся, а то я могу сделать тебе больно, перестань, я все равно тебя не отпущу, хочу обнимать тебя и все, стой спокойно!
Она Наконец затихла, но все еще плакала, волосы ее пропахли керосином, а одежда — кухней.
— И почему только меня не убили? — спросил он. — Столько в меня стреляли — ив грудь и в спину — и все-таки не убили!
Она замотала головой.
— Не говори так, Этторе, лучше начни работать, берись за любую работу, не будь слепым, верь мне и не кричи, когда я тебе говорю, что мы уже почти на улице. Твоему отцу одному воза не вытянуть, а я только веду хозяйство, да и печень у меня больная. Если ты не начнешь работать, у нас не только не будет хлеба, жилья и одежды, но и мира в семье, так мы все озлобимся.
