То же произойдет с мышью или землеройкой, если вы посадите ее в железное корыто и будете следить за ней. Сначала она примется прыгать на стенки и носиться по корыту кругами, снова и снова, пытаясь найти выход. Через несколько дней она привыкнет к корыту и даже подберется к стоящим на дне мискам с едой и водой, хотя это и противоречит ее инстинктам. Спустя еще какое-то время вы можете предложить ей выход – привязать кусочек ткани или веревки к ручке корыта и опустить один конец внутрь, а другой наружу. Но мышь так и будет бегать кругами, не зная ничего другого, и в конце концов умрет. Некоторые существа просто не могут жить в неволе. Если бы не я, мы с мамой до сих пор жили бы на том холме.
Есть еще один странный факт: мама всегда носила брюки и рубашки с длинными рукавами, когда работала в саду. Никогда не надевала шорты и футболки, которые купил ей отец. Даже в самые жаркие дни. Так не похоже на матерей яномами.
Я стою на вершине оврага и смотрю вниз. Склоны крутые, покрытые редкой растительностью. Ясно вижу тело внизу. Это мертвый офицер, коротко стриженный, с румяными щеками и загорелой шеей, и на вид ему около сорока лет. Довольно стройный, вес его, вероятно, около ста или восьмидесяти фунтов. Я предполагала именно такой вес, когда разглядывала его следы, и, похоже, попала в яблочко. Его голова повернута в мою сторону, глаза удивленно распахнуты, как будто он не может в полной мере осознать весь чудовищный смысл того, что у него в спине – пулевое отверстие.
Я вспоминаю об убитых охранниках и их семьях. О горе, которое будет терзать их еще очень долго, до тех пор пока мой отец снова не окажется за решеткой. Думаю о близких этого человека. О том, что сейчас они занимаются повседневными делами, как будто все в порядке. Они еще не подозревают, что их муж, отец или брат погиб. Думаю о том, что я почувствовала бы, если бы что-то случилось со Стивеном.
Я скольжу взглядом по местности, пытаясь уловить краем глаза хоть какую-то активность на периферии, которая дала бы понять, что мой отец все еще где-то поблизости. Но, когда на противоположном конце оврага раздается крик сойки, а затем начинает стучать дятел, я понимаю, что он ушел.
Спускаюсь по склону вниз. Я не сомневаюсь, что офицер мертв, но все же переворачиваю его, чтобы нащупать пульс на шее и убедиться в этом. Когда он падает на спину, я отдергиваю руку, словно обжегшись, – его рубашка разорвана. А на груди кровью написано: «Для Х.»
