Бориска пораженный молчал: вон, оказывается, какие дела творятся под сенью монастырской, не станет же врать братуха.
— О преступлении устава писал им Никон и грозил страшно, да патриарх далеко. Они его не слушают и нам, рядовой братии, рты затыкают. Чуть что епитимья, а то и батоги или плети, тюрьма тож бывает.
— Опять говорю, ушел бы ты.
— Эх, Бориска! Чую в себе силы, могу большое хозяйство вести дельно и толково. В миру оного не добьешься. Там нужны большие деньги, знакомцы, иначе, не успеешь оглянуться, съедят и костей не оставят.
— Так ведь из одного дерева и икона и лопата.
— Верно. Однако по усольям иной раз посылают и таких приказчиков: по образу — Никола, по усу — Илья, а по уму — свинья. Вместо дохода один разор приносят, радеют о своем чреве, на крестьян плюют.
— Бог-то видит.
— Бог один, а нас тьма тем[103]. Где ему за всеми усмотреть. Будем бить челом патриарху. А ты, братуха, окажи милость, свези Никону челобитную, передай из рук в руки. Иному доверить трудно.
Бориска такого оборота не ждал.
— Бона как обернулось. В Москву, стало быть. А вдруг упрячет меня патриарх в тюрьму…
— За что же? Ты не изветчик, лишь наказ сполняешь. Да о том, что мы братья, никому не говори.
— Опасно, брат.
— Не опасно только дома на печи, да и то угореть можно. Чего тебе бояться? Силой бог не обидел, ума тоже хватает. Москву поглядишь, потом обскажешь, как там, в Москве-то. Коли все слава богу будет и я выйду в приказчики, то возьму тебя в службу. Станешь жить как у Христа за пазухой.
Бориска замялся.
— Мне бы работу какую…
— Это и есть первая работа. Получишь за нее больше, чем твой лодейный мастер за то же время.
Над головой грянуло, прокатилось эхом по округе. Крупные капли дождя стегнули по вагалицам. Потемнело. Сквозь низкие тучи едва проглядывало солнце, как налитый кровью глаз.
Бориска был в смятении. «Отказаться, значит, поддержки от братухи не видать. Он, конечно, даст взаймы, не откажет, но просить сейчас стыдно. А ежели дать согласие, то бог знает, как обернется поездка в Москву и останется ли голова на плечах. Незадача! И все же, видно, ехать надо: Милка с дитем голодом сидят, братуха помочь просит. Эх, волков бояться — в лес не ходить!»
— Ладно, — сказал Бориска, — давай челобитную.
— Пожди маленько, — Корней встал, прислушался.
На улице зашаркали шаги, дверь распахнулась, и на пороге появились несколько монахов. В одном из них Бориска узнал попа Германа. Чернецы, увидев мирянина, в нерешительности остановились.
