, бога боитесь! Зрите ли сами, что сотворяете? Всю поднебесную прелесть погибельную таковыми речами умножаете.
Справа и слева полетели негодующие вопли:
— Так, отец Герасим, истинно так!
— Нам латинских служб не надобно!
— Причащаться от них не хотим и не станем. Не емлем чину еретического!
Повскакивали с мест, гвалт поднялся — хоть святых выноси. Затрещало сукно на рясах, полетели на кирпичный пол скуфьи, мурмолки, кто-то злобно матерился во весь голос.
— Чада мои, братия! — восклицал архимандрит, вздевая длани.
Его кое-как послушались. Один священник в фелони[96] выбрался на середину, протянул руки к архимандриту:
— Владыка, и вы, братия, будем же служить по старым служебникам, по которым учились и привыкли к коим. И по старым-то книгам нам, старикам, очереди недельные держать тяжко, а уж о новых и говорить нечего. Где уж нам, чернецам неприимчивым да косным, ко грамоте ненавычным, учиться-то заново! Лучше в трудах монастырских пребывати…
— Отец Леонтий, — опять зашептал Хломыга, — его трудиться и батогом не заставишь… А это, — он незаметно кивнул в сторону смуглого с худощавым лицом чернеца, — отец Геронтий, грамотный до чего — страсть!
Чернец окинул взглядом собор:
— Ежели мы, священники, станем служить по новым служебникам, то все вы причастия от нас не принимайте, а нас бросьте псам на растерзание. А коли на отца нашего, архимандрита Илью, придет какая кручина али жестокое повеление, то нам надобно всею братией стоять заодно и ни в чем архимандрита не выдать!
В толпе одобрительно откликнулись:
— Лю-у-бо!
— Ай, добро сказал златоуст наш соловецкой!
Архимандрит кивнул пегобородому старцу. Тот вытянул из-за пазухи свиток, развернул, откашлялся:
— Слушайте, братия и миряне, приговор соборный! «Благоверному и благочестивому и в православии светлосияющему, от небесного царя помазанному в царях всей вселенной, Великому Государю нашему и Великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержцу пишут приговор сей большого собора Соловецкого монастыря соборные старцы, протопопы и попы, и братия вся, и холопы, и сироты твои…»
Нудно читал приговор о непринятии новых богослужебных книг Герасим Фирсов. Бориска глядел на Корнея и поражался бледности его лица. Темные глаза монаха полыхали огнем и были устремлены на старца, сидевшего слева от настоятеля. Старец прикрыл глаза перстами, сидел, не шевелясь, опустив голову.
— Кто это? — толкнул Бориска Хломыгу.
— Отец Варфоломей, соборный старец, иеромонах.
