Архимандрит положил обе руки на посох, остался стоять. Шум утих. Стало слышно, как за открытым окном чвиркают воробьи, гуркают на карнизах голуби. Кто-то тяжело вздохнул.
Бориска нашел глазами брата. Корней стоял неподалеку от настоятеля, прислонясь спиной к простенку между окнами и скрестив на груди руки. Недобрый взгляд его был устремлен на архимандрита.
По правую руку настоятеля сидел знакомый пегобородый старец с прищуренным глазом и беспокойно поглядывал по сторонам. Слева горбился другой, изредка поглаживая пышную бороду.
Настоятель с печалью во взоре заговорил негромко:
— Братия во Христе, миряне и богомольцы, чада мои, пробил час. Боле нет сил молчать, надобно спасать души.
Собор заволновался, задвигался. Отец Илья поднял руку, в глазах стояли слезы:
— Грядут, чада мои, тяжкие времена, понеже восстали новые учителя, и они же нас от веры православной и от преданий отеческих отвращают, — голос настоятеля крепчал, — велят нам служить на ляцких крыжах[94], по новым служебникам, кои неведомо откуда взялись.
— Взялись знамо откуда, с Иверской! — загремел по трапезной голос могучего чернеца. — А почто те книги прячете, то нам неведомо.
— Архидьякон Евфимий, — шепнул Сидор, — ухитрился службу по-новому справить. Наказан был.
— …Коли скрывают, — гремел Евфимий, — знать, нечисто что-то. Обскажи, отец архимандрит, люди зело любопытствуют.
Настоятель пронзительно глянул из-под бровей ни архидьякона, но в следующий миг лицо и взгляд его вновь стали печальными:
— Чада мои! Всех еретиков от века ереси собраны в новые книги. Не мало чего сатанинского понаписано в них. Верьте мне, братия, сам чел, ведаю. Нашу веру вам в руки отдаю, решайте сами, как быть дальше…
— А кому сие выгодно? — звонко выкрикнул Корней.
Отец Илья сверкнул глазами, тихо сказал:
— Речи крестоотступника слышу, ибо нет в вере выгоды. У всех еретиков женская слабость: якоже блудница желает всякого осквернить, тако еретик с товарыщи тщится перемазать всех сквернами любодеяния своего. Негоже, свидетельствуя о Христе Исусе, господе нашем, глаголить про выгоду.
По трапезной пробежал ропот.
— Верно бает монах. Почему не кажут служебников?
— Осенью привезли после Покрова — до сих пор бог весть где хоронятся.
— А и добро, что прячут. Неча сатанинской ересью прельщаться.
— Еще неведомо, есть ли в них ересь!
Пегобородый старец привстал с места — один глаз вовсе закрылся, другой глядит поверх голов:
— Так-то вы, самовольные отметники
