Он положил локти на подручки, пристально глянул в лицо Неронова. Взгляды их встретились. За столом стало тихо.
— Мыслю я, отец Иоанн… — начал архимандрит, но в это время распахнулась дверь, и на пороге появился раскрасневшийся послушник.
— Владыка, сил моих нету! — выкрикнул он. — Ссыльный князь Михаиле Иваныч к тебе рвется, одежу дерет. Во хмелю и буен гораздо.
— Ан брешешь! — раздалось за дверью. — Пусти!
Оттеснив послушника в сторону, через порог шагнул человек в синей ферязи[49] с серебряным шитьем, рукава собраны в складки, ноги обуты в синие же сафьяновые сапоги, голова прикрыта тафьей[50]. Сивая борода всклокочена, выпуклые глаза налились кровью.
— Долгих лет тебе, архимандрит Илья, — развязно поклонился боярин. Дошло до меня, что гостит у тебя Ивашка Неронов. Порато[51] захотелось глянуть на старого дружка.
По лицу отца Иоанна пробежала тень недовольства. Не было желания видеть ведавшего печатным двором царского стольника, у коего трудился он книжным справщиком. Однако делать нечего…
— Велено тебе, князь, в келье безвыходно быти, — заметил архимандрит, нервно постукивая пальцами по столу.
Приход Львова разрушил все планы настоятеля. Выгонять же ссыльного князя было неловко: двести рублев отвалил стольник в казну монастырскую и с братией опять же водится, по злобе может отписать царю чего не надо.
— Бесчестишь ты меня, архимандрит Илья, князем без имени называя. Ну, да бог с тобой, окажи милость, усади. Давненько я так-то не потчевался, Львов кивнул на стол.
«Врешь, бражник, — подумал настоятель, — уже надрался где-то с монасями, и притом довольно».
Он повел рукой:
— Коли явился, будь гостем.
Князь опустился на лавку рядом с Исайей, отыскал взглядом на столе большую братину, налил до краев пивом. Обращаясь к Неронову, поднял сосуд.
— С виданьицем, Ивашка! Позвеним чашами.
Отец Иоанн нехотя взялся за ковш. Позвенели.
— Пьем, Ивашка, за спасение рачителя вотчины соловецкой, архимандрита Илью!
Герасим Фирсов, воспользовавшись появлением князя, с коим бражничал нередко, налил себе и Исайе.
— Благословенна трапеза сия!
Князь осушил братину и, закусывая говядиной, спросил:
— О чем речь держали, преподобные? Небось Никону кости перемывали! Да не молчите. Чую, так оно и есть. Ныне этим везде занимаются… А ты, Ивашка, утек-таки. Хвалю! Я вот и сам думаю, как бы сбежать от отца-то Ильи. А, владыка? — он пьяно хохотнул и потянулся за братиной.
Архимандрит помрачнел. Не любил он хмельных шуток царского стольника.
