— Опять челобитья братьям писал, князь Михайло? — резко спросил он, и рука Львова, тянувшаяся к посудине, застыла.
— А что? — хмуро ответил стольник. — Писал. В твоей обители неграмотных иноков, что ворон в поле.
— О чем? — допытывался настоятель.
— По моему веданью писал, владыко, — вмешался Герасим. — В грамоте братия спрашивала у Никона, свершать ли молебны по порядку установившемуся. Худого в том ничего нет. Челобитье чрез мои руки прошло…
И снова архимандрит не оборвал Фирсова: умен старец, и малая отписка мимо него не уйдет за ворота… Но братия-то какова! Патриарху пишут, минуя настоятеля. Он стиснул подручки кресла, сощурился.
— Виновных за самовольство накажу. И тебя бы надо, Герасим, да правду молвишь, потому молчу…
Герасим с трудом поднялся, склонился, касаясь лбом блюда со студнем.
— Благодетель наш, не осердись, не емли на сердце… — покачнулся, едва не упал под стол. Исайя его подхватил, кое-как усадил на лавку.
А князь Львов, добравшись до пива, говорил:
— Хоша и воспретил Никон дроженики да питье хмельное держать, а пусть себе негодует. Без хмелю жизни нету, от скуки в вашем монастыре, яко муха, подохнешь. А извету не боись, отец Илья. Кто и наклепает, тому едино веры на Москве не будет. Не верит она, матушка, слезам-то. — Князь отхлебнул из братины, подмигнул архимандриту.
— А, видно, люб ты Никону, отец Илья, коли он два лета назад не изринул тебя из обители.
Лицо настоятеля покрылось красными пятнами. Стольник же, хрупая малосольным огурчиком, уставился на Неронова.
— Так-то, Ивашка… Был на отца Илью извет от соловецкого же старца Сергия, и уж думали — карачун Илье… Ан нет! — Львов показал кривые зубы. — Замяли дело, воеводу архангельского вкупе с дьяком, кои прикатили суд творить, шугнули отседа… Я, брат, все-о-о знаю… На том государю служил!
— Истинно так! — невпопад брякнул Герасим.
Архимандрит с досадой метнул взгляд на советника, но взял себя в руки, сдержался.
— Дослужился, — ехидно бросил он князю. — Я-то на месте, а ты вот у меня в ссылке.
Князь откинулся к стене, ударился головой.
— Не-е, — проговорил он, поглаживая затылок, — я у тебя гость, вино твое пью, брашно[52] ем, и смирять меня не дадено тебе…
Тут опять встрял Герасим:
— Старцы за тебя горой, владыко. Соловецкого подворья в Москве строитель Матвей зело[53] поносил Никона и по ём злословил, обиды твои обороняя.
Отец Илья кисло улыбнулся. И то ладно, что Львов умолкнул. Недобро, что Неронов слышал князя, недобро: еще возьмет в ум, будто и впрямь люб патриарху соловецкий архимандрит. Чтобы выйти как-то из неловкого положения, он проговорил:
