Но вот время было выстроено на смотр и громко пересчитано мрачными угловатыми часами с маятником. Пилад растерянно покосился на потемневшее дерево, жадно обросшее крохотный циферблат, и подумал, что часы с их устрашающими кинжальными стрелками и неподвижным окошком, таящим до времени неизвестно какого василиска, вероятно, приходятся ровесниками генералу, а то и сопровождали его рождение мерным приветственным боем. Святость подобных реликвий никогда не открывалась ему.
В спальне, куда Пилад был приписан, царил порядок фамильного склепа. Он нажал пальцем на кровать, и та недовольно заскрипела, пробуждаясь из столетнего сна. Собравшись смыть с себя всю тяжкую патоку, накопившуюся за долгий день, Пилад достал полотенце и направился на поиски ванной комнаты, но был остановлен вошедшей Верой. Она торопливо объяснила, что единственные удобства находятся по соседству с генеральской спальней, и нет никакой моральной возможности прерывать его непрочный сон, и что если без этого никак, то придется подождать утра. Вспомнив всю «непрочность», продемонстрированную генералом днем, в том числе и в области сна, Пилад попробовал желчно засмеяться, но вместо того закашлялся, а Вера поспешно зажала ему рот прохладной ладошкой.
От неожиданного прикосновения неизъяснимо приятные покалывания побежали у Пилада вдоль позвоночника. Ничто больше не могло вызвать этого чувства. Забыв о горячих живительных струях, Пилад попытался привлечь Веру к себе, но она ловко вывернулась и пошла расстилать постель. Увидав из-под легкой досады ее направление, Пилад пришел в восторг и быстро стал раздеваться. С еле заметной улыбкой за ним присматривали, а складки одна за другой покидали простынь. Отказываясь поверить своей радости, Пилад в легкой растерянности сел на край кровати, сложив руки на коленях.
Вера щелкнула выключателем, и свет мгновенно погас, уступив место чистому сердцебиению. Пилад закрыл глаза и замер, пытаясь хоть немного остудить котел, перекипающий внутри. Но, невзирая на все приготовления, все-таки опять вздрогнул, когда теплые кончики пальцев прикоснулись к его груди. Он до боли сжал кулаки, удостоверяясь, что не трогает сам себя в бреду ожидания. Тем временем пальцы сгустившейся тьмы мягко, но настойчиво уложили на топкую перину, а что-то живое и немыслимо теплое опустилось на кровать у самых ног. Сердце перекочевало в горло, нарушая его хрупкую ткань и каждым своим ударом не давая сглатывать пену. Пилад с трудом заставил руки протянуться вдоль туловища, боясь, как бы грубыми поисками они все не испортили. Жидкая ртуть дрожи, не покидающей его, а лишь перетекающей из одного места в другое, перешла в познабливание, так знакомое всем часто плачущим детям.
