Вообще-то генерал был совсем не глупого десятка, особенно по молодости, и Пилад впоследствии мог в отголосках этого неоднократно убедиться. Вопрос, позволила ли ему то гордость. Остается надеяться. С тем, что умные люди лучше людей неумных, не будет спорить ни один умный человек. И Пилад не спорил. Возможно, более по привычке избегать любых споров. Но удивляет другое. Как скоро умный человек превращается в человека знающего? В чтимую несуществующую величину, в которой прежний индивид стремительно растворяется. Про него уже не «известно» что-либо, а ему «приписывается». И с истинами теперь он на «ты». Оттого не «говорит» и даже не «судит» о них – он «свидетельствует». А возвышенность делает его из бесплодного непременно бесплотным.
Таковой примерно случилась эволюция разума и характера генерала. Таким он и предстал перед новоявленным Пиладом. Таким же был обожаем своей единственной Верой.
И чем Пилада привлекла эта истонченная до болезненности, временами умная до язвительности, убийственно живая девочка? Наверное, тогда прельстила ее сравнительная молодость, даже, в общем, юность, а главное – юность, обратившая на него свой слепящий, пробуждающий порой мертвецов живой луч. В собственные молодые годы Пилад (еще не знавший тогда, что будет переименован чудесным образом) мог быть причислен к сравнительной миловидности. Но присутствовало в нем нечто, что манило на шалости исключительно женщин в летах, которых он, к некоторому своему несчастью, откровенно побаивался. По большому счету он относился с настороженностью ко всем реально существующим женщинам. Время разочаровать: он не обладал никакими посторонними, скажем, интересами, как бы ни желала того генеральская или любая другая натура, но грезил больше о некоем образе женщины, не очень соответствующем неизбежностям яви. В его родных краях отсутствие у мужчины слепой и отвлеченной готовности жить с каждой, которой волей случая приходится обладать, считается знаком подлого слабодушия – если вовсе не бездушия – и всячески порицается. Как, кстати сказать, и свободная воля вообще. И заканчивается по традиции все угрюмой, увесистой, как голова идиота, доливкой: «Разговору много».
Подобные знания добавляли Пиладовым страхам красноречия. Пока не появилась Вера, подействовавшая катализатором на то, что долго изнывало в недрах его подсознания, отчаянно моля выпустить наружу. Вера. Маленькая Вера, на которую он накинулся, словно умирающий от жажды скиталец, готовый выпить даже яд, лишь бы на мгновение ощутить свежесть, льющуюся у себя внутри. Для самой же Веры он, очень может быть, виделся интересом, находящимся в полной противоположности его собственному. Но, нет сомнений, с ее стороны это было не все.
